У чужих людей - Сегал Лора
— Нравится! Очень даже нравится! — солгала я.
И принялась с восторгом описывать корты, лужайки, деревья и специальную комнату для занятий живописью, там даже мольберты есть.
— В новой школе я не сразу заводила друзей, — призналась мама.
— А у меня полно подружек, — уверенно заявила я; непереносимо было даже думать, что мама догадается: я не умею заводить друзей. Украдкой я пробралась в комнату Дон и Гвенды — у них на стене висело небольшое зеркало, — и стала разглядывать себя, пытаясь понять, какой меня видят посторонние. Я придирчиво смотрела в зеркало, снедаемая тревогой и неуемным желанием понравиться. Нос утратил детскую округлость и заострился, как у отца. Маленькое лицо суживала копна торчащих во все стороны светлых курчавых волос. (Мама очень хотела, чтобы я коротко постриглась, но я не соглашалась. Я надеялась, что волосы постепенно отрастут, потемнеют, станут тонкими, шелковистыми и будут достойно обрамлять мое скорбное лицо. Такая трагическая внешность, конечно же, не останется незамеченной, и даже Алберт почувствует жалость ко мне.)
Я стала задумываться: может быть, Гвенда и мистер Хупер только притворяются, что любят меня? И принялась внимательно наблюдать за ними. Перехватив на себе их взгляды, я старалась вообразить, какой они меня видят, особенно мое узкое, с резкими чертами лицо. Миссис Хупер тоже стала объектом моего пристального внимания, она ставила меня в тупик. Разговаривая со мной, она нередко с беспокойством поглядывала на Алберта; и все же я не могла поверить, что она относится ко мне с неприязнью.
В начале сороковых годов в Иллфорд-хаус приехал агент сыскной полиции — проверить, являются ли мои родители дружественными иностранцами или ведут шпионскую деятельность. Месяц спустя моего отца, вместе с прочими «иммигрантами мужского пола, прибывшими из враждебной державы», вызвали в суд. Мистер Уиллоби отправился вместе с ним и поручился, что отец настроен дружественно, не имеет взрывчатых или воспламеняющихся материалов, карт масштабом крупнее, чем дюйм к миле, и средств передвижения. Потом он отвез отца домой.
Начались воздушные налеты на Лондон. Мистер Хупер и Алберт вырыли позади дома бомбоубежище. Я спросила миссис Хупер, будут ли нас бомбить; она сказала, что, конечно же, надеется, что не будут, но вечером я слышала, как она завела с мужем речь о бомбежках. Глядя, как мистер Хупер режет на тарелке мясо, она спросила:
— Не станут же они бросать бомбы на нас, правда, Фред?
— На нас? Ясное дело, не станут! Аккуратненько сбросят вокруг нас, и этим ограничатся. Верно, Лорри?
— Ох, Фредди! — миссис Хупер досадливо зацокала языком. — Я вот что хотела сказать: мы же ясно даем им понять, что шутить не намерены; и зачем им тогда бомбить Англию? Мы пошлем к немцам наши самолеты, зададим им жару, они и не сунутся.
— Ну, спасибо, у меня прямо камень с души свалился, — промолвил мистер Хупер.
После этого разговора у меня не осталось и тени сомнения, что взрослые ничуть не лучше меня понимают, что вокруг происходит, и столь же бессильны изменить ход событий; значит, бомбежки наверняка будут.
Вскоре выяснилось, что все иностранцы старше шестнадцати лет, и мужского, и женского пола, считаются враждебными элементами. Специально для них на определенном расстоянии от восточного и южного побережья страны были отведены территории, названные «охранными зонами», и моим родителям надлежало покинуть дом Уиллоби в течение двадцати четырех часов. Комитет по делам беженцев предложил им обосноваться в зоне дальше от моря, пока они не подыщут себе другую работу. По дороге в зону мои родители заехали к Хуперам. Так или иначе, но скоро мы снова будем жить вместе, заверила мама.
* * *Опять наступило лето. Дама из приходского комитета принесла мне подержанную теннисную ракетку. Я нарочно оставила ее в кухне для всеобщего обозрения. Алберт тут же цапнул ракетку и начал ею размахивать:
— Ба-бахх!
В его руке ракетка казалась могучим орудием. По-моему, он с удовольствием треснул бы меня ею, но вместо этого стал гоняться вокруг стола за Гвендой. На макушке у него красовался мой зеленый берет.
— Эй, это же мое! — воскликнула я.
— Баа-бахх! — проорал Алберт.
— Лучше положи ракетку, Алберт, пока никто не пострадал, — стоя по другую сторону стола, посоветовала Гвенда.
— Папа! — крикнула Дон. — Гляди, что он делает!
— Осторожно! — предупредила миссис Хупер, загораживаясь рукой. На эту руку ракетка со всего маху и опустилась. Мы вдруг увидели, что миссис Хупер уже сидит на полу между очагом и столом, а на лице ее написано такое изумление, что все засмеялись; но это была гримаса боли. Рука миссис Хупер бессильно, никчемным довеском свисала из рукава. Мы с Гвендой заплакали. Мистер Хупер опустился на колени возле жены, взял ее обездвиженную руку и, не обращая внимания на отчаянный вопль жены, рывком вправил сустав. После чего посадил ее на стул. Вцепившись в пострадавшее плечо, миссис Хупер раскачивалась на стуле из стороны в сторону. По ее бледному лицу еще катились слезы, но она уже могла двигать рукой. Ничего, все в порядке, едва слышно выговорила она.
Увидев, что он натворил, Алберт сбежал в посудомоечную и мотался по ней из угла в угол, багровое лицо его было угрюмо.
— Чтоб ее, эту ракетку, — бурчал он.
Я подошла к двери посудомоечной и крикнула:
— Ты такой же, как немцы! — Голова моя пылала, в ушах стучало, а сердце готово было разорваться — я ощущала невероятное облегчение. — Ты нацист!
Я раскричалась не из-за того, что Алберт чуть не изувечил миссис Хупер, а потому что все эти месяцы он держал меня в страхе. Но теперь у него самого с перепугу стучали зубы. Гвенда и Дон попеременно выбегали из кухни то за тем, то за этим, якобы по просьбе бедной страдалицы, и всякий раз злобно зыркали на Алберта. Уж лучше бы они оставили его в покое, думала я.
Мне кажется, с того дня я стала обращать меньше внимания на Алберта и уже не дергалась в его присутствии.
Однажды, когда я пришла из школы, дома была только миссис Хупер, явно очень взволнованная: она без конца обматывала руку фартуком, подбородок у нее дрожал. Я усадила ее у окна, в кресло мистера Хупера, и она рассказала мне, что двоюродная бабушка мистера Хупера, которая живет в доме престарелых, заболела воспалением легких, она очень плоха. И миссис Хупер заплакала. Я попыталась ее утешить:
— Она поправится.
Миссис Хупер отчаянно замотала головой:
— Какое там, она так разболелась, так разболелась!.. В ее возрасте воспаление легких — сама понимаешь. Наверно, я поеду за ней ухаживать; может быть, придется забрать ее сюда, а у нас нет-т-т к-к-кровати…
— А, понятно. Что ж, видимо, мне надо уступить ей кровать, да?
Миссис Хупер плакала так горько, что я обняла ее обеими руками.
— Да, пожалуй, — выдавила она сквозь слезы.
— А где мне тогда спать?
Миссис Хупер зарыдала еще горше.
— Вы, главное, не волнуйтесь, — сказала я, баюкая миссис Хупер в объятиях. — Я как-нибудь найду, куда деться, а потом, когда она поправится, смогу опять к вам переехать.
Миссис Хупер промокнула глаза.
— Да. И вообще тебе, пожалуй, лучше жить у тех, чьи дети ходят в школу графства.
Я снова обратилась к даме из комитета, объяснила, что мне требуется другое жилье. Порывшись в картотеке, она сказала, что семья по фамилии Гримзли готова приютить у себя беженца.
Я отправилась прямиком по указанному адресу. Гримзли жили на улице, сплошь застроенной одинаковыми серовато-розовыми кирпичными домами, каждый на две семьи. Улица появилась совсем недавно, дорогу еще не замостили, а перед домом вместо садика с лужайкой белел квадратный метр засохшей бугристой грязи. Дверь открыла миссис Гримзли. Растерянно глядя поверх моей головы, она искала глазами своих сыновей; мальчики, их двое, играют где-то здесь, пояснила она. С виду ей было лет двадцать шесть — двадцать семь, пухленькая, светловолосая, с невыразительным покатым лбом, от смущения покрывшимся глубокими морщинами. Я усадила ее на стул и принялась расспрашивать про дом и домочадцев. Миссис Гримзли охотно разговорилась. Когда я собралась уходить, она спросила, буду ли я у них жить.
