Феликс Дан - Падение империи
У входа же стоял, с обнаженным мечом в руках и стальном шлеме на голове, знакомый и ненавистный Цетегусу граф Витихис.
В ожидании Амаласунты Аталарих обменялся несколькими словами со старым Гильдебрандом, стоящим, по праву военного воспитателя и оруженосца короля, позади трона, положив руку на его спинку. Цетегус тщетно напрягал слух, стараясь уловить слова короля. Он подметил только веселую, слегка насмешливую улыбку, осветившую суровые черты старика при появлений префекта, и затем быстрый взгляд, который король кинул на тяжелую зеленую занавесь, закрывающую пространство между двумя колоннами, позади трона.
«Что значит этот взгляд?» — спросил себя Цетегус, но в эту минуту в дверях появилась Амаласунта, в сопровождении двух придворных дам, и отвлекла внимание римлянина.
Аталарих быстро встал, почтительно поцеловал руку правительницы и проводил ее к креслу, поставленному рядом со своим, но по левую сторону и ступенью ниже своего.
Амаласунта вздрогнула, заметив это, и подняла руку, как бы желая протестовать, но Аталарих предупредил ее, почтительно, но твердо прося «занять место, подобающее матери короля», и принять участие в совещании «созванным по особо важному поводу».
Любопытство заставило Амаласунту промолчать. Она опустилась в кресло, жестом своей красивой руки повелевая женской свите покинуть комнату.
Едва только двери затворились за ушедшими женщинами, как Аталарих вторично поднялся и остановился возле трона. Он торжественно заговорил, обращаясь ко всем присутствующим.
— Я пригласил тебя, дорогая матушка, и вас, верные слуги и советники моего деда, для того, чтобы сообщить вам свое твердое намерение принять бразды правления в собственные руки.
Шепот удивления пронесся по комнате, но никто не заговорил громко. Пораженные присутствующие, видимо, не находили слов. Аталарих же продолжал, как бы не замечая всеобщего недоумения.
— Государству, созданному трудами моего великого деда и храбростью нашего верного народа, грозят большие опасности… Настолько серьезны эти опасности, что только законный монарх может предотвратить или победить их…
Пользуясь минутным молчанием короля, Кассиодор поднялся со скамьи, занимаемой важнейшими сановниками, и проговорил почтительно:
— Дозволь доложить тебе, государь, что твоей гениальной матерью — правительницей, так же как и твоим вернейшим слугой, Кассиодором, давно уже учтены опасности и приняты меры…
— Моего вернейшего слугу Кассиодора я попрошу замолчать, пока я не спрошу его мнения, — холодно и спокойно перебил Аталарих. — Мы — король готов и император италийский, крайне недовольны тем, что сделано и упущено советниками моей мудрой матери… Именно поэтому и стало необходимо, чтобы мы, законный монарх и единственный полноправный наследник деда нашего, Теодорика Великого, приняли бразды правления из неумелых или нерадивых рук, в которых они находились до сих пор… Для объявления этого намерения и собран нами сегодняшний совет.
Гробовое молчание встретило это заявление молодого короля. Никто не решался заговорить после Кассиодора, беспомощно глядящего на правительницу, пораженную не меньше всех остальных.
— Мой сын забывает о своем возрасте, — вымолвила она наконец. — По римским законам, совершеннолетие Цезаря наступает на двадцать втором году от рождения. Тебе же недавно исполнилось девятнадцать.
— Законы римских Цезарей нас не касаются, матушка, — спокойно и решительно ответил Аталарих. — Дочь Теодорика Великого, надеюсь, не забыла, что в жилах наших течет чистая германская кровь. Поэтому нам подобает сверяться исключительно с германскими законами, которые — моя мудрая мать не могла это упустить из вида — признают совершеннолетним всякого юношу, объявленного народным собранием способным носить оружие. Для этой цели мы и решили созвать наших верных готов в Равенну на первый день летнего равноденствия.
— Но, государь… — осмелился вторично заметить Кассиодор, — до того дня остается всего две недели… Возможно ли будет разослать гонцов в отдаленные провинции?
— Все это уже сделано, — спокойно ответил Аталарих. — Граф Витихис и Гильдебранд уже озаботились рассылкой приглашений, и все нужные ответы нами уже получены. В назначенный день в Равенне соберется для военного смотра большая половина моих верных готов. Число более чем достаточное для народного собрания.
Бледное лицо Амаласунты вспыхнуло.
— Кто подписал этот указ? — гордо спросила она.
— Я сам, дорогая матушка… Должен же я был доказать своим верноподданным, от которых ожидаю признания своего совершеннолетия, что я умею действовать самостоятельно.
— И без моего ведома, — дополнила Амаласунта дрожащим от негодования голосом.
— Да, матушка… Я предпочел огорчить тебя, действуя без твоего ведома, дабы не обидеть правительницу, поступая против ее воли.
Наступило молчание. Римские сановники совершенно растерялись перед неожиданной решимостью и энергией юного короля, которого они вчера еще считали несмышленым и больным мальчиком. Взоры всех обратились на Цетегуса, как бы спрашивая у него совета и поддержки.
Но префект Рима находился в странном состоянии. Тщетно пытался он сосредоточить свое внимание на том, что говорилось вокруг него. Его мысли были заняты зеленой занавесью, из-за которой ясно виднелась часть ноги в вороненых доспехах.
«Кто бы это мог быть? — спрашивал себя Цетегус. — И зачем этот неведомый «кто-то» сидит между нами? Очевидно, это враг и притом один из опаснейших врагов моих. Но кто именно?..»
И тщетно ломая себе голову над этим вопросом, Цетегус упустил время ответить молодому монарху одним из тех сухих и колких замечаний, которые действуют на пылкие и страстные натуры так же, как капля холодной воды, падающая в котел с кипящей водой, сразу прекращая кипение.
Не слыша возражений, Аталарих продолжал, спокойно и повелительно окинув присутствующих взглядом, исполненным истинно королевского достоинства.
— Еще до народного собрания порешили мы исправить тяготившую нас несправедливость. Благороднейшие сыновья народа нашего и ближайшие свойственники наши, мужественные воины, помогавшие деду нашему созидать и укреплять престол Германо-Итальянской империи, — герцоги Тулун, Иббас и Пизо удалились от двора нашего, тяготясь жизнью, идущей вразрез с правами готов и с нашей безопасностью. Признавая присутствие этих могучих героев, столь же необходимых в совете, как и в войсках, мы призвали их обратно, о чем и сообщаем нашей мудрой матери и всем присутствующим… Родственники наши прибудут на днях в Равенну, дабы помочь нам исправить ошибки и упущения, сделанные после смерти моего великого деда… Вокруг трона германского монарха слишком мало готов и слишком много римлян… Германским героям, герцогам Тулуну, Иббасу и Пизо, а также присутствующему здесь графу Витихису, поручаем мы обследовать военную силу государства, проверить наличность и вооружение нашего верного готского войска, так же как и крепостей и флота, для выяснения и немедленного исправления недостатков и пополнения численности.
«Этого нельзя допустить… Ни под каким предлогом, — решительно подумал Цетегус, но не смог остановиться на этой мысли, так как его взгляд уловил движение зеленой занавеси, скрывавшей его врага. В этом он уже не сомневался. — Да, это один из моих смертельных врагов, и притом враг наиболее опасный… И не без причины спрятан он здесь», — невольно думал римлянин, и эта загадка отвлекала его внимание и мешала ему сосредоточиться настолько, что он лишь едва расслышал половину того, о чем говорил Аталарих.
— Так же желаем мы видеть вблизи нас нашу прекрасную сестру, Матасунту. Ее отослали в изгнание, в далекий и пустынный замок Трентино, за то только, что она не согласилась стать женой старика-римлянина… Мы возмущены этой несправедливостью и уже распорядились о возвращении ко двору прекраснейшего цветка готского народа.
— Это невозможно, сын мой… Я никогда не допущу этого… Ты нарушаешь мои материнские права…
— Как старший в роду, как государь и повелитель готов, я остаюсь повелителем и в собственной семье… Моя ученая мать, конечно, знает, что ее «римское право» в этом пункте гласит одинаково с нашим, германским: «женщинам подобает молчать в собрании мужчин», — перевел Аталарих изречение для не понимающих по-латыни готских сановников.
Сдержанный шепот одобрения ответил на слова молодого монарха. Готы, видимо, ликовали. Зато римляне, не исключая Кассиодора, казались униженными и уничтоженными. Растерянно глядели они на правительницу, грустно ожидая от нее помощи.
Бледная, как полотно, но со сверкающим взором, поднялась Амаласунта со своего кресла и заговорила глухим, слегка дрожащим голосом.
