Феликс Дан - Падение империи
— Не слишком ли ты много берешь на себя, сын мой?.. Вспомни слабость своего здоровья, вспомни свою молодость и подумай, не окажется ли меч и скипетр Теодорика Великого слишком тяжелым для руки больного мальчика? Никогда суровые германцы не признают совершеннолетним слабого, едва вставшего с постели, юношу.
— Об этом не беспокойся, государыня, — раздался насмешливый и суровый голос за спиной правительницы.
Она подняла голову и взглянула в голубые глаза старого Гильдебранда, сверкающие злобной радостью.
— За твоего сына отвечаю я, его оруженосец и учитель… Дочь Великого Теодорика может быть уверена, что все готские воины признают взрослым того, за кого поручился Гильдебранд, сын Хильдунга.
— Я же попрошу мою мать не терять почтения к тому, кого воля ее великого отца и народное желание сделали носителем короны. Я был для моих верных готов больным мальчиком, — это правда. Но Господь вернул мне здоровье, и теперь я чувствую себя достаточно сильным и достаточно зрелым для того, чтобы бороться и побеждать врагов моего народа… явных и тайных.
Окончательно уничтоженная Амаласунта медленно села обратно в кресло и дрожащей рукой опустила на свое лицо длинное вдовье покрывало.
Встретив умоляющий взгляд правительницы, Цетегус хотел уже подняться, заговорить и принудить дерзкого мальчишку осознать свою слабость и неопытность, но колебание зеленой занавески снова отвлекло его внимание.
— Да… Там спрятан мой злейший враг, — с непоколебимой уверенностью произнес он чуть ли не вслух. — И его присутствие грозит мне опасностью… Но какой?..
— Корнелиус Цетегус… — долетел до него голос Аталариха. — Префект Рима, приблизься.
Цетегус вздрогнул… «Вот она, опасность…» — мелькнуло в его голове, но он сейчас же овладел собой и, спокойно выйдя вперед, остановился в трех шагах от трона.
— Я здесь, государь… Жду приказаний, — произнес он со спокойным лицом и почтительно склонил голову.
Аталарих пытливо взглянул на него.
— Скажи мне, что нового в Риме, префект? — произнес он наконец.
— Ничего особенного, государь.
— Все ли спокойно в Риме?
— Точно так, государь.
— Тебе известно настроение граждан, Цетегус. Я ведь знаю, что римляне доверяют своему префекту… Скажи же нам, о чем думают ваши пылкие и переменчивые квириты? Как относятся римские граждане к моим готам?..
— С уважением, подобающим народу Теодорика Великого, — отвечал Цетегус по-прежнему спокойно, но в голосе его точно молотком отбивал кто-то: «Вот она, опасность… Но им не удастся захватить меня врасплох…»
— Уважение — не любовь, — задумчиво произнес Аталарих. — Скажи мне, префект Рима, любят ли нас твои сограждане?
«За что?» — чуть не вырвалось из груди Цетегуса, но он вовремя спохватился, благо Аталарих, не дожидаясь ответа, продолжая говорить.
— Без любви обойтись можно там, где есть уважение и страх. Скажи мне, Цетегус, боятся ли готов твои римляне?..
— Для этого у них нет причин. Теодорик Великий и его мудрая дочь приучили римлян к справедливости и милосердию.
— Да, да… Знаю… Но скажи мне, префект: справедливость и великодушие деда и матери победили ли, наконец, недоверие твоих сограждан? — произнес Аталарих. И снова Цетегусу почудилась насмешка в его голосе. — Добилась ли мудрая дочь Теодорика Великого, так усердно ищущая расположения римлян, своей цели?.. Любят ли твои латиняне моих готов?
— Государь… Сердце человеческое — потемки. Я не сердцевед да и, по правде сказать, не интересуюсь чувствами моих подчиненных. Префект Рима отвечает за порядок и спокойствие вечного города, а не за мысли или чувства римской черни.
— Совершенно верно, префект. Ты отвечаешь только за спокойствие Рима и за безопасность готов, живущих в нем. Потому-то я и вызвал тебя, желая спросить: все ли обстоит благополучно в городе, вверенном тебе моей мудрой матушкой? Нет ли тайного недовольства, которое мы могли бы превратить в довольство, или жалоб, требующих удовлетворения? Не ропщут ли римляне на непомерную тяжесть налогов? Одним словом, нет ли в Риме чего-либо особенного, о чем бы ты должен был немедленно доложить нам?
— Ничего, государь… Насколько мне известно, в Риме все обстоит благополучно.
— В таком случае ты плохо осведомлен, префект Рима, или… плохо служишь нам.
— Я не понимаю тебя, государь, — спокойно выговорил Цетегус, хотя в душе его поднялась целая буря противоречивых чувств: злоба, ненависть, беспокойство ежесекундно сменяли друг друга.
Аталарих же говорил, не возвышая голоса, тем же спокойным и хладнокровным тоном. Только что-то грозное чувствовалось в этом хладнокровии, под которым скрывалось пламенное негодование царственного юноши.
— Придется, видно, мне, живущему в Равенне, рассказать тебе, Цетегус Сезариус, о том, что происходит в Риме, где ты считаешься префектом… Твои рабочие, исправляющие старые укрепления Рима или, вернее, воздвигающие новые, но по планам нами не проверенным и не подписанным, — твои рабочие распевают возмутительные песни, полные насмешек над готами, над нашей мудрой матерью-правительницей, и даже над нашей священной особой… Твои легионеры открыто кричат о своей ненависти к «варварам», открыто призывают к восстанию «против иноплеменников»… Римские же священники так же открыто проповедуют крестовый поход против ариан-еретиков, обещая царствие небесное всякому, убившему гота… Без сомнения, и дворянство увлечено общим потоком ненависти и объединилось в обширном заговоре. Мы знаем уже, что выдающиеся по значению и влиянию сограждане, сенаторы, судьи, сановники и патриции собираются по ночам в каких-то таинственных закоулках… Мало того, в Риме видели сообщника казненных Боэция и Симаха. Альбинусу казнь была заменена вечным изгнанием, теперь же изгнанный заговорщик спокойно прогуливается по улицам Рима… И знаешь ли, где его видели и узнали, префект Рима? В саду твоего дворца.
В голосе короля звучало негодование. Выпрямив свою стройную гибкую фигуру, он глядел с высоты трона вниз на Цетегуса грозным взглядом, требуя ответа… оправдания.
Но железный римлянин уже успел опомниться. Не поднимая глаз на побледневшую, испуганную Амаласунту и на растерянные лица римских сановников, Цетегус высоко поднял свою гордую голову и, сложив руки на груди, впился вызывающим взглядом в негодующее лицо молодого монарха.
— Защищайся, если можешь, Цетегус, — громко произнес Аталарих.
— Защищаться?.. — презрительно повторил префект Рима. — От кого или чего?.. Кто меня обвиняет?.. Слухи, сплетни, безумные доносы… От таких обвинителей римские сенаторы не защищаются.
— Тебя заставят, — гневно крикнул король. — Мы сумеем развязать язык изменнику…
Презрительная усмешка мелькнула на лице Цетегуса.
— Заставить меня никто не может, государь… В твоей власти только одно: приказать умертвить меня на основании простого подозрения… по первому капризу… Это ты можешь сделать, и это не удивит ни меня, ни римлян… Мы давно уже знаем, чего можно ждать от справедливости готов…
— Не касайся справедливости, — сверкнув глазами, произнес Аталарих. — Она будет твоим худшим врагом… Но все же на недостаток справедливости тебе жаловаться не придется. Мы сами разберем твое дело… Выбирай себе защитника. Это право каждого обвиняемого в измене и предательстве.
— Я защищаюсь сам, государь… Но я имею право знать имена обвинителей и спросить, в чем моя вина?
— Твой обвинитель здесь, — холодно ответил король. — Он сам объявит твою вину.
Зеленый занавес раздвинулся, и перед Цетегусом встал высокий, стройный германский воин, в полном вооружении.
— Тейя… — прошептал префект Рима, чувствуя, как ненависть и еще что-то, похожее на страх, внезапно сжало его сердце, мешая дышать свободно и заставляя опустить глаза перед прекрасным, холодным и бесстрастным, как смерть, лицом Тейи.
Ледяным голосом произнес обвинитель свою речь, не спуская пронизывающих черных глав с побелевшего лица римлянина.
— Я, Тейя, сын графа Тагила, обвиняю тебя, Цетегус Сезариус, в измене королю готов, императору италийскому, которому ты клялся служить верой и правдой, принимая от него звание префекта Рима… Я обвиняю тебя в сношениях с явными врагами готов и заведомо опасными заговорщиками. Обвиняю тебя в том, что ты скрываешь в своем доме изменника Альбинуса, государственного преступника, уличенного в намерении погубить готов и их монарха… За одно это преступление ты подлежишь позорной казни… Но ты не ограничиваешься этим… Ты замышляешь продать Рим византийскому императору…
Точно капли расплавленного свинца, падали на сердце Цетегуса слова его обвинителя. Префект Рима внезапно увидел погибель всех своих планов. Тщетно отыскивал его гибкий ум возможность увернуться от грозной опасности, пока вдруг в ушах его не раздались слова: «Ты замышляешь продать Рим византийскому императору…»
