Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
— Ничего, не обеднеет твой Семен Михалыч, — ворчала тетушка, упрятывая сэкономленный рубль в ветхий ридикюль. — Он всю жизнь меня пользует. Посчитай-ка, сколько он от щедрот моих поимел за сорок с лишним годков! То-то же! Молода еще мне указывать! Ты бы лучше родителям своим написала, чтобы на содержание твое присылали, хотя бы пять рублей в месяц.
Робкие попытки Ольги напомнить тетушке о том, что та регулярно получает от ее родителей денежные письма, успеха не имела. Девушку тут же обвинили и в отсутствии уважения к благодетельнице, и в дерзости — в общем, все кончилось обоюдными слезами. Сцены эти повторялись с тоскливой регулярностью, и в конце концов Дитятева дала себе зарок не лезть более в денежные дела.
Через полгода, отчаявшись от такой беспросветной «столичной» жизни, Ольга написала родителям о том, что хочет вернуться в родное имение — а в ответ неожиданно пришло письмо отца с известием о скоропостижной кончине Ольгиной матери. Денег на дорогу отец не прислал, да и намерению дочери вернуться явно не обрадовался. Наоборот — ссылаясь на запутанные денежные дела и многочисленные тяжбы с кредиторами, отец велел Ольге с возвращением повременить.
Еще через полгода Ольга получила от отца новое письмо, из которого узнала, что те же стесненные денежные обстоятельства вынудили Дитятева-старшего, не взирая на его скорбь по горячо любимой усопшей супруге, заключить новый брак с соседской помещицей. И что новообретенная супруга очень больна, нервна и раздражительна, и он боится, что Ольга, в случае возвращения, не сойдется с ней характерами.
Ольга была в полном отчаянии, и просто не знала, что ей делать дальше. Тетушка ворчала, брюзжала, жаловалась на безденежье и бессовестных нахлебников, совершенно забывая о том, что Ольга в ее доме и так живет практически на положении прислуги. Подает, приносит, вытирает пыль, выколачивает перины — но, в отличие от прислуги, жалованья за свои хлопоты не получает.
Бежать от тетушки? При всей дикости этой мысли она всё чаще и чаще мечтала о том, как однажды выйдет из опостылевшего особняка и никогда туда не вернется. Но куда идти? И на какие средства жить? Своих денег у Ольги никогда не было, если не считать золотого полуимпериала, который маман при расставании тайком сунула дочери «на счастье».
Конец мучениям Ольги неожиданно положила сама тетушка. Заглянув как-то утром в ее спальню, Ольга обнаружила старушку мертвой. Пославши за доктором, тем же старичком Семеном Михалычем, девушка в ожидании его прихода чуть с ума не сошла, совершенно не представляя себе — что надобно, собственно говоря, делать в таких случаях? И весьма при этом сомневаясь в организаторских способностях самого старичка. К счастью, услыхав от прибежавшей к нему перепуганной кухарки о кончине тетушки, доктор захватил с собой кстати случившегося у него в гостях племянника.
Тот и вразумил — что и как следует делать. Да к тому же оказался настолько любезен, что совершенно добровольно взял на себя тягостное бремя похоронных и всех сопутствующих хлопот. Он же, разбирая по просьбе Ольги тетушкины бумаги, нашел должным образом выправленное завещание, согласно которому девушка получила скромное наследство. Впрочем, большую часть денег пришлось отдать нотариусу и лавочникам — в счет тетушкиных долгов, которых оказалось великое множество. Но Ольга не роптала — главным в наследстве она видела полученную свободу и возможность не просить денег у отца, ставшего ей в одночасье чужим человеком.
Столь неожиданно обретенная свобода для Дитятевой оказалась, впрочем, понятием относительным. Друзей и подруг за четырнадцать месяцев пребывания в столице Ольга так и не обрела, Петербурга по-прежнему боялась, и лишь по утрам, отчаянно труся, в одиночку выбиралась в тот самый ближайший публичный сад, где присаживалась на краешек скамейки и кланялась даже угрюмым дворникам, ожесточенно шоркающим метлами по опавшим листьям. Высидев в саду часок, она спешила поскорее домой.
А потом Дитятева случайно, в том же саду, познакомилась с некоей девицей из «новых» — коротко стриженной, курившей мужские папиросы и глядевшей на весь белый свет с усталым презрением. Девица, увидев в Ольге провинциальную непосредственность, вяло заинтересовалась знакомством. И вскоре свела ее с друзьями — небольшой группой «свободномыслящих» молодых людей.
Кое-кто из группы учился в университете, часть уже была отчислена из оного. Молодежь регулярно собиралась на разных квартирах «на чаепития», долго и до хрипоты спорила о неизбежности революционных преобразований, корила общество и Россию за пассивность и долготерпение. Та же новообретенная подруга дала Ольге свою рекомендацию для вступления в некое тайное общество, где много говорили о революции, тиранах, грезили переменами в обществе и России.
Однако у Ольги, несмотря на всю ее провинциальную непосредственность, оказался живой склад ума, и очень быстро она сумела понять, что за пламенными речами «бунтарей» и бурными дискуссиями о будущем ничего, собственно, и не стоит. В «тайном обществе» много и красиво говорили — но ничего не делали для того, чтобы это самое прекрасное и призрачное будущее из запрещенных к чтению романов оказалось реально близко. И Ольга Дитятева понемногу стала отдаляться от скучных «бунтарей», решив для себя сначала выучиться какому-нибудь действительно полезному делу, а потом применить свое новоприобретенное умение в практической жизни.
Она закончила женские акушерские курсы при Петербургском университете, и совсем было собралась вернуться в Тверскую губернию, помогать темным и забитым крестьянкам. Однако новая подруга Татьяна Аржанникова, закончившая курсы вместе с нею и «доподлинно знавшая» об ужасном и бесправном положении женщин, волею судеб оказавшихся в российской каторге, рвалась ехать и «делать дело» не просто в провинцию, а на… Сахалин. И подруги, мало представлявшие себе истинное положение женщин на каторгах и жизнь каторжан вообще, с горячностью и упорством молодости вступили в неравный поединок с мощной бюрократической машиной чиновничьей России, испрашивая дозволения поехать на каторгу добровольно.
В больших и малых кабинетах сначала над ними просто посмеивались, потом рвение подруг стало вызывать у чиновников Главного Тюремного управления империи естественное раздражение людей, хорошо понимающих, что от добра добра не ищут. И, наконец, на них просто махнули рукой: глупые романтичные барышни желают принести свою молодость на алтарь Отечества? Извольте, кладите…
Бюрократическая машина скрипнула, задвигала шестеренками и пришла в движение. Письменные прошения девиц украсились надлежащими резолюциями, и однажды курьер в фуражке с гербом Тюремного Управления принес Дитятевой большой конверт с множеством сургучных печатей, в котором содержалась бумага с дозволением следовать в каторгу за казенный счет.
Аржанникова, получившая такой же казенный конверт, вовремя опомнилась, неожиданно стала задумчивой, и частенько, к слову и просто так,
