У чужих людей - Сегал Лора
Гвенде было четырнадцать лет, на три года больше, чем мне.
Пока мы шли наверх по узкой лестнице, она спросила:
— Твои мама с папой работают прислугой, да?
— Да, — подтвердила я. — Но в Вене папа был главным бухгалтером банка; мама играет на фортепьяно. Она училась в Венской музыкальной академии. А твой отец кем работает?
— Папа — кочегар на железной дороге, он член профсоюза.
— Надо же. А Алберт, он тоже с вами живет?
— Да. Три года назад родители взяли его из сиротского приюта и усыновили. Алберт неплохой. Он собирается жениться на Дон. Дон — моя сестра.
— А сколько ей?
— Шестнадцать. Вон там комната мамы с папой.
Спальня мистера и миссис Хупер находилась в передней части дома, над гостиной. Комната Гвенды и Дон — над кухней; а комнатка над посудомоечной предназначалась мне. Комнатушка была узенькая, как коридор; пол покрыт линолеумом; из обстановки только шкаф и кровать. (Помнится, в те годы мне часто снились квартиры с просторными комнатами, размером с залы в венском Kunst historisches Museum[27], и эти залы возникали передо мной один за другим.) Я подошла к окну; из него был виден задний двор и узкий, шириной в полдома, садик. Вдоль него шла мощенная каменными плитками дорожка длиной метров в десять. В дальнем конце сада, за изгородью из буйно разросшейся бирючины я в густеющих сумерках разглядела открытое, с небольшим уклоном поле.
— А там что?
— Игровая площадка школы нашего графства, — сказала Гвенда. — Там учатся здешние девчонки-задаваки. Форсят в своей зеленой форме, на всех смотрят свысока.
— А ты куда ходишь?
— В центральную школу, она у вокзала. Мама говорит, когда начнется учебный год, ты пойдешь со мной.
— А почему ты не ходишь в школу графства?
— Я?! Еще чего! — возмутилась Гвенда. — Слышала бы ты, как они говорят, кривляки несчастные!
Я прикусила язык, но про себя твердо решила, что пойду в школу задавак и буду разговаривать, как они.
— Раньше это была комната Алберта. Теперь он будет ночевать в гостиной на диване. Ты давай распаковывай вещи, а я кое-что из его пожитков снесу вниз.
Гвенда вышла. Я занялась своими платьями: доставала их из чемодана и вешала в шкаф, но мне не терпелось закончить эту канитель — интересно бы знать, что делается там, внизу, а я тут копаюсь. Снизу несся собачий лай, слышны были чьи-то шаги по дорожке. Хлопали двери. Сквозь тонкий настил пола доносились голоса и танцевальная музыка — наверно, по радио. Я достала из чемодана альбом для рисования, цветные карандаши и, чувствуя себя гораздо увереннее, спустилась в кухню.
Там собралось все семейство. Горел свет. Из включенного на полную мощность приемника раздавалась песенка «Скрип-скрип-скрип», да так громко, что я ошарашенно заморгала. За столом сидела девушка и вылавливала из жестяной банки мандариновые дольки. Она немножко походила на Гвенду, только подбородок у нее был длинноват и все черты лица крупнее и массивней. По моде того года волосы у нее над висками были закручены в виде рожек, остальные свободно висели за спиной; но в ту минуту она мотала головой, уклоняясь от Алберта, а он, стоя позади, норовил ухватить ее волосы в кулак.
— Ой, ну отстань, АЛБЕРТ! Привет, — бросила она, пристально глянув на меня.
Алберт злобно смотрел поверх моей головы. Потом прошел вокруг стола к камину, взял стул, сел и откинулся на двух ножках назад так далеко, что все невольно ахнули. А он взгромоздил ноги на стол.
Дверь в посудомоечную была открыта, там незнакомый мужчина расстегивал рубаху без воротничка. Лицо у него было черное от сажи и грязи. Когда он улыбался, на черном лице сверкали белые зубы, между передними резцами зияла небольшая щелка, придававшая ему дружелюбное выражение. Он мне понравился. Казалось, он смотрит на меня с улыбкой.
— Здравствуй, — сказал он.
— Ну-ка, Гвенда, подай папе полотенце; он помоется, и я покормлю его ужином.
— Как я подам? — возразила Гвенда. — Алберта же не обойти.
Алберт перегородил проход: головой он уперся в каминную полку, а ноги положил на стол.
— Пускай себе сидит, — сказала миссис Хупер, — а ты зайди с другой стороны. Дон, встань, пропусти Гвенду.
— Ой, ну, достали, — буркнула Дон. Обойдя стол, она приглушила приемник. Какое блаженство! Алберт протянул руку, и приемник заорал громче прежнего.
Миссис Хупер уже накрывала ужин мистеру Хуперу. Он вышел из ванной в свежей синей рубашке в белую полоску; лицо чисто вымыто, мокрые волосы приглажены, из закатанных рукавов торчат загорелые руки. Миссис Хупер поставила перед ним тарелку с мясом, картошкой, зеленым салатом и подливкой; сама села рядом, положила руки на стол и, не сводя с него глаз, стала рассказывать, как прошел день: как моя мать изумительно играла на пианино, как Алберт не пожелал войти в залу, даже поздороваться не захотел.
— Ох, Алберт! — вставила Дон. — Ну, ты и поганец.
— Оставь его в покое, — сказала миссис Хупер.
— Пап, ты только глянь, — обратилась к отцу Дон. — Ноги прямо на скатерть впер.
Но мистер Хупер молча утер рот салфеткой, пересел в кресло, стоявшее между окном и очагом, и, улыбнувшись мне, отгородился от домочадцев газетой.
* * *Алберт наверняка сам понимал, что вел себя погано. Следующим вечером он пришел с работы с подарком, заявив, что купил его с получки. Это оказалась игра, с карточками и картинками. Она похожа на лото, начал объяснять Алберт, но мистер Хупер уже сел ужинать, я тоже разложила на столе свои рисовальные принадлежности и взялась за набросок деревни в перспективе — с улицами, домами, машинами… Рисованием в перспективе я занималась давно и уже изрядно набила руку. Понаблюдав за мной, Гвенда сказала, что тоже хочет рисовать. Я дала ей лист бумаги и несколько цветных карандашей — с возвратом.
— Ты припозднился, — заметила миссис Хупер Алберту.
— Так за игрой же пришлось в город тащиться!
— Ладно. Ступай в ванную, обмойся, а я соберу тебе ужинать.
Алберт в ответ забубнил что-то себе под нос; незачем сквернословить, сказала миссис Хупер. Алберт покрутил ручки приемника, отыскал танцевальную музыку и до отказа вывернул регулятор громкости — аж посуда на столе зазвенела, а сам, бахнув дверью, скрылся в посудомоечной.
— Расстроился, — прошептала миссис Хупер.
Выходки Алберта глубоко поразили меня; я опасалась, что каким-то образом их и спровоцировала. Когда он снова появился в кухне — раскрасневшийся после мытья, с торчащими над низким лбом желтыми патлами, я не смела поднять глаза, но он, усевшись напротив нас с Гвендой, стал кротко уплетать свой ужин.
Я нарисовала еще одну картинку. На этой я изобразила дома, улицы, церковь со шпилем и даже деревенскую площадь. Гвенда рисовала дом и забор. Дон, стоя рядом, внимательно наблюдала. Алберт попросил ее посидеть с ним, но она отказалась, заявив, что хочет рисовать. Мне стало обидно за Алберта. Если бы он позвал меня, я бы обязательно подсела к нему. Доев ужин, Алберт подошел сзади к Дон, стал гладить ее по волосам и всячески отвлекать.
— Ой, отцепись! — не выдержала она. — Па-ап?
Скажи Алберту, пусть отстанет!
— Алберт, отстань от Дон, — скомандовал из кресла мистер Хупер.
— А что я делаю-то? Скажи ей, пусть она от меня отстанет.
— Дон, отстань от Алберта, — сказал мистер Хупер и вновь углубился в газету.
Я понимала, что Алберту тоже хочется порисовать, сердце в груди гулко забилось, я готова была предложить ему бумагу и карандаши, но мешали робость и страх, а Алберт стеснялся попросить.
— Эти закорючки вон там чего обозначают? — противным голосом спросил он Гвенду.
— Это птицы, сидят на крыше дома, — ответила Гвенда.
— Птицы, значит. Ага.
— Завтра играет команда Алберта, а он будет стоять в воротах, да, Алберт?
— Ага, — снова сказал Алберт, отошел от нас и сел, но ноги на стол не положил.
* * *
