У чужих людей - Сегал Лора
— Вон он, — сказала я.
Мама застилала постель.
— Кто?
— Папа.
Мама подошла ко мне, глянула и заулыбалась.
— А почему он никогда не вскакивает, когда звенит звонок?
— Потому что всегда вскакиваю я… Я знаю, что им нужно. Лора, детка! Нам с тобой надо поговорить.
Я чувствовала на себе ее взгляд, но разговаривать не хотела. Я знала, на чьей я стороне.
— Пойми, прошу тебя: работа мне не в тягость. Я не люблю сидеть без дела, мне нравится работать. Правда-правда. А папа — человек не очень сильный.
— Он же сейчас не болеет, — заметила я.
— Да, ложиться в больницу ему не надо, но сил у него мало. Он никогда не чувствует себя совсем здоровым и постоянно опасается заболеть снова.
— А вон миссис Уиллоби, в соломенной шляпке, — перебила я маму, но она уже не могла остановиться.
— Я все думаю: может, я не права, что взвалила все на себя; тогда, в Австрии, я не стала вмешиваться, и он приложил все силы, чтобы посадить тебя на тот детский поезд. Ведь это он ходил и в Комитет, и в консульство, и в эмиграционное ведомство. И в конце концов все-таки своего добился. Я еще удивлялась: он давно не был таким энергичным. Даже когда тебя увели в вокзал, куда нас не пускали, он до рассвета простоял на перроне, пока нам не сообщили, что поезд ушел. Но едва мы добрались до дому, он буквально рухнул, и знаешь, почему? Слишком велико было напряжение. Вот тогда я и начала брать все на себя; и даже когда ему вроде бы становится лучше, мне проще и быстрее справиться самой. Это вошло в привычку, но я не исключаю, что для него это — медвежья услуга.
Я не сводила глаз с миссис Уиллоби; она шла вдоль розария с корзиной и садовыми ножницами в руках.
— Думаешь, мне не надо тебе это рассказывать? Но ты скоро уедешь, и мне опять не с кем будет поговорить. Ты же мой дружок, правда, Лора?
— Да, — ответила я. — Можно мне пойти наверх, почитать книжку?
— Лора, пожалуйста, постарайся проводить какое-то время с папой. Он тебя очень любит.
Но слушать про папину любовь ко мне не хотелось, моя к нему любовь была слишком легковесной.
— Попроси его рассказать тебе какую-нибудь историю.
— Потом, — буркнула я.
— Ладно, — сказала мама. — Иди наверх и читай. Когда придет время обедать, я тебя позову.
Глядя в чердачное окно, я наблюдала за отцом. Миссис Уиллоби велела ему оставить ведерко с кормом, вручила корзину со свежесрезанными розами и садовые ножницы и велела идти за ней в дом. От сознания, что я не очень сильно люблю отца, мне стало его жаль: одиноко ему, наверно, мы-то с мамой друзья, а он как бы отдельно, сам по себе. Я попыталась представить, каково это — всегда чувствовать себя не совсем здоровой. Вспомнился день, когда меня рвало в доме миссис Левин; я старалась заново пережить те ощущения: что, если эта гадость длится целый день, потом еще… Неужели отец изо дня в день испытывает такое? В то летнее утро я пристально наблюдала за ним, за его походкой, и многое поняла: он шагал осторожно, приоткрыв рот и глядя прямо перед собой, сосредоточившись на том, чтобы не споткнуться или сбиться с пути. Казалось, он опасается нового приступа дурноты и бережет выпавшие ему минуты хорошего самочувствия.
Отец и миссис Уиллоби скрылись под навесом веранды. Я дала себе слово, что уже днем выкажу папе свою любовь и обязательно попрошу рассказать мне какую-нибудь историю, но перед обедом он почувствовал сильнейшую слабость, почти полное бессилие; едва дотащился до спальни и рухнул на кровать.
Мы с мамой обедали вдвоем в залитой солнцем кухне. Насвистывая себе под нос, мама убрала со стола и отнесла посуду в мойку. Посудомоечная тоже была полна света. Серебристые краны сверкали. Вздымавшийся над раковинами пар, похожий на сияющий туман, окутывал маму, и от этого австрийская песенка, которую она насвистывала, звучала неожиданно мило и весело. Я видела, что работа ей и правда не в тягость.
Потом мы с ней сели за стол и предались мечтам: когда-нибудь мы опять будем все вместе жить в своей собственной квартире. Тут сверху спустился отец — ему стало лучше. Позвонила миссис Уиллоби, требуя чаю, затем мама стала готовить ужин.
В воскресенье у родителей был выходной. Отцу хотелось показать мне Меллбридж; до городка было всего полчаса езды на автобусе. Но когда мы втроем, разодетые в лучшее, что сумели привезти из Вены, спустились вниз, на улице заморосил дождик.
— Автобусная остановка на главной дороге, до нее идти двадцать пять минут, — заметила мама. — Ну-с, как быть?
Отец молчал, надеясь, что мама сама примет решение и даст ответ на собственный вопрос.
— Впрочем, мы вполне можем успеть на рейс в три пятнадцать, тогда и спешить ни к чему, — заключила мама.
Автобуса пришлось ждать не больше минуты, и, когда мы уже сидели в салоне, дождь припустил всерьез. Мы чувствовали себя везунчиками и почти не сомневались, что не успеем мы доехать до центра, как погода наладится; но вышло, увы, наоборот. По воскресеньям кинотеатры не работают, предупредила мама, но можно пройтись по Главной улице, заглянуть в какое-нибудь кафе и выпить по чашечке горячего кофе. На улицах не было ни души. Дождь лил, не переставая.
— Англичане носа из дома не высовывают, — заметила я.
Чуть поодаль от Главной улицы мы наткнулись на маленькое кафе. Внутри оказалось очень мило. На столах белоснежные скатерти. В камине пылает огонь. И — ни единого посетителя. Официантка в черном платье, белом передничке. Мама ей улыбнулась, но на лице под белой наколкой кислая мина словно застыла навсегда. Кофе там не подавали, и мы взяли традиционный английский чай, то есть чай с ячменными лепешками и джемом. Когда официантка была поблизости, мы громко говорили по-английски, но едва она отошла, мы стали перешептываться на немецком. Официантка стояла в сторонке, благовоспитанно вперив взор в пространство. Мама время от времени на нее посматривала.
— Наверно, им не разрешают садиться в присутствии посетителей, — заметила она.
Мы попросили чек, надели свои отсыревшие пальто и направились к выходу.
— Давайте постоим в дверях, подумаем, как быть дальше, — предложила мама. — Ближайший обратный автобус придет только в пять сорок.
На вопрос, не промочил ли он ноги, отец неуверенно сказал:
— Сам не пойму.
— Зато я точно знаю: промочила, — вставила я.
— А потом еще идти пешком до дома, — задумчиво продолжала мама. — Такси, небось, стоит не один фунт. Вот что мы сейчас сделаем. Пойдем назад к автобусной остановке. Там есть навес, лавочка, можно посидеть. Сыграем в двадцать вопросов. Устал, Иго, да? — обратилась она к отцу. Он согнулся в три погибели и еле волочил ноги, того и гляди, споткнется и упадет.
— Пожалуй, устал изрядно, — пробормотал он.
— Ничего, осталось совсем немножко. Мы уже почти дошли.
— Докуда? — в один голос спросили мы с папой, оглядываясь по сторонам.
— Пока что досюда, — ответила мама. — А скоро дойдем и дотуда.
Она шутила всю дорогу, то и дело поглядывая на мужа. Мне было ясно: она за него боится.
Вернувшись в Иллфорд-хаус, мы поднялись к себе. В спальне было сыро, и мы забрались под одеяла. Отец почти сразу заснул. Мы с мамой делали вид, что нам выпало забавное приключение. Шепотом строили невероятные планы на будущее: вдруг в следующем году мне повезет, и я переберусь на юг Англии, поближе к родителям, — тогда мы сможем проводить свободное время вместе. Главное, удастся ли найти для меня такую же хорошую семью, как ливерпульские Левины?
Мисс Джоанн раздвинула занавески у входа.
— Ой, я не знала, что тут кто-то есть! — воскликнула она и прошла через нашу комнату дальше, в соседнюю кладовку. Проснулся отец и сел на кровати. Мисс Джоанн с полчаса рылась в кладовке. Пару раз выходила с коробками в руках. Я внимательно наблюдала за ней, но так и не поняла, заметила она меня вообще или нет.
В понедельник пришло письмо от Левинов. Судя по всему, дяде Рубену грозит очередная операция глаз. Миссис Левин писала, что сильно этим расстроена, чувствует себя неважно из-за боли в боку, но ее очень радует, что я так замечательно провожу время с родителями.
