Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Командиры флегматично прохаживались, выдавая приказы, некоторые отряды в праздничных мундирах ехали в город, завербоваться в стражники у князя. Приятели Радзивилла избегали даже разговора о том, что должно было состояться завтра, точно об этом совсем не заботились.
Князь в шестиконной карете, окружённый нарядным двором, отдавал визиты некоторым особам, вовсе не обращая внимания на то, что его во многих местах не принимали. Встретившись на улице с епископом Красинским, когда тот на своей каретке приблизился к окнам княжеской кареты и спросил о мире, ответил, смеясь:
– Мир уехал от нас, так что мы нагнать его не могли, оставим погоню в покое, пока сам не вернётся. А сделайте мне честь, преломите у меня хлеб сегодня. Будет блюдо из кабана, которое стоит отведать.
И с этим его отпустил. Грустный епископ поехал ещё к канцлеру, который велел его извинить, что принять не может.
По городу стал расходиться слух, что после вечерни в кафедральном соборе что-то готовили, какую-то манифестацию против Радзивилла, на которую епископ Массальский тайно приглашал.
Толочко, который уже с утра получил об этом известие, и, предвидя, что гетманова, хоть инкогнито, захочет там, наверное, быть, побежал к ней с объявлением.
Несмотря на самое большое усердие, чтобы раздобыть информацию о том, что должно было произойти в костёле после вечерни, он не мог ничего узнать, кроме того, что должна быть манифестация.
Уже заранее многолюдно к ней готовились.
Прежде чем прибежал Толочко, княгиня знала, что звонили, но не знала, в каком костёле.
– А что же это может быть? – настаивала она.
– Никто ничего не знает, кроме того, что выступят против Радзивилла.
– Ведь в костёле есть какой-нибудь уголок, куда можно попасть незамеченным, чтобы видеть и слышать собственными ушами. Делай что хочешь, а место мне должен найти.
Несчастный Толочко тогда должен был сию минуту бежать в кафедральный собор и стараться найти место для княгини.
Подходила обеденная пора, а оттого что было воскресенье, съезд на Трибунал был очень значительный, интерес – пробуждённым, в кардиналии, где толпилось большинство гостей, готовили места для нескольких сотен особ, зная, что этих толпе не хватит.
Принимать знакомых и незнакомых – было традицией княжеского дома, входил туда, кому заблагорассудиться, званый и незваный. В голове залы возле князя собирались более значительные, а дальше в конце евангелические гости. Всем наливали ровно, с той только разницей, что для других столов был так называемый дождичек, кисловатое венгерское вино, которое обилием заменяло хорошее.
Прежде чем пробил обычный обеденный час, комнаты у князя были набиты людьми, а лица были такие весёлые, как бы не было ни малейшего сомнения в ходе трибунальского дела.
Князь Иероним обходил всех и повторял почти одно и то же:
– Наш девиз: никто из нас сегодня на вечерню в кафедральный собор не пойдёт!
Войнилович, Рдултовский, Жевуский повторяли то же самое. Сам Пане Коханку некоторых обнимал и шептал:
– Кто меня любит, ни-ни в кафедральный собор!
С утра никто не знал содержания манифеста, нацеленного против князя, за обедом уже принесли его копию и тайно её читали, возмущаясь против насилия.
Поскольку в нём угрожали императрице, которой полковник Пучков должен был дать отчёт о насилиях, совершённых Радзивиллом, приятели советовали, чтобы князь с петицией, проясняющей ситуацию, выслал от себя в Петербург курьера.
Князь с утра вплоть до первых либаций держался с такой умеренностью и хладнокровием, точно не имел гнева в сердце, хотя всё в нём кипело, и после рюмок уже удержаться не мог. Но его заглушали, и дальше у столов никто не слышал ни ругани, ни угроз, которые там, даже до вечера вырастая и усиливаясь, на следующий день обещали ужасную бурю.
* * *
При огромном стечении не верующих, но любопытных по поводу объявления о каком-то небывалом скандале, в кафедральном соборе началась субботняя вечерня.
Старая святыня, башня которой якобы осталась с языческих времён и была храмом Перуна, не только внутри была заранее переполнена, но площадь перед ней вплоть до замка густо занимали толпы. Там стояли кареты с отрядами вельмож, челядь панов и народ.
В костёл уже не впускали. Там было трудно повернуться.
Трон епископа, обнавлённый, увешанный алыми бархатными стенами с золотым фризом, первым бросался в глаза, а рядом с ним на значительном возвышении было приготовлено сидение, великолепное кресло, по правде говоря, без балдахина, но отличалось местом, которое занимало рядом с троном.
Кто его займёт, было загадкой, пока из ризницы, в обществе каноника, оказывающего ему знаки почтения, не вышел мужчина в полном мундире русских войск, весь увешанный орденами. Узнали в нём полковника Пучкова, которого привели Чарторыйские, чтобы был свидетелем того, что тут делалось.
В костёле, несмотря на давку, царило торжественное молчание.
Пониже трона и кресла полковника на нескольких ступенях в хоре было довольно многочисленное собрание лиц, по костюмам, элегантности, панской внешности похожих на сановников.
Среди них лучше осведомлённые показывали друг другу Флеминга, прославившегося тогда богатствами, Чарторыйских, их сторонников, приятелей, помощников, нескольких иностранцев и молодого, недавно вернувшегося из Петербурга стольника Понятовского.
Был тут очень на виду гетман Массальский, пытающийся придать себе большую важность, соответствующую его высокому положению. В лицах этого собрания, которое вовсе не казалось набожным и достаточно свободно вело разговор, как в театре или на балу, можно было заметить некоторое раздражение и беспокойство. Почти боязливо оглядывались, ища глазами в толпе знакомые лица. В самом костёльном нефе было очень мало женщин, они были кое-где рассеяны; больше их видно на хоре и в нескольких тёмных ложах над нефами. А так как тогдашний собор изобиловал часовнями, построенными в разное время, входы в которые создавали углубления, в них также более светлые наряды женщин выдавали, что они там разместились. Напротив и около епископского трона толпа выдающихся особ была особенно большой, а у дверей тут и там видны были солдаты полка Массальских, удерживающих подобие стражи и следящих за порядком.
Сам епископ in pontificatibus присутствовал при богослужении, а те, которые привыкли его видеть во фраке и при шпаге, находили, что он не умел носить митры и сутана у него постоянно спадала с неспокойных плеч. На этом епископском троне, который обычно был окружён величием покоя, движения у него были слишком живые и резкие, а глаза
