Ольга Гурьян - Обида маленькой Э
— Я никогда не видела этого озера. Наверно, оно очень красивое.
— Вот и хорошо, — сказал Гуань Хань-цин.
На углу улицы сидели на корточках двое парней около пустых носилок и поджидали седоков. Гуань Хань-цин и Маленькая Э сели в носилки, парни подхватили шесты, положили их на плечи и, заунывно перекликаясь, мерным шагом двинулись к озеру.
Недаром озеро Сиху было знаменито по всей Поднебесной. Оно на самом деле было так прекрасно, что, хотя Маленькая Э все время думала о том, что матушка ждет ее в дядином доме, она не могла удержаться и от восторга запрыгала и захлопала ладонями. Озеро было такое безмерно большое и ясное. В прибрежных водах отражались горы, и холмы, и ручьи, и рощи. На каждом горном склоне раскинулся монастырь, на каждом холме вздымалась многоярусная башенка, в каждой лощинке выглядывали из зелени нарядные дачи. Пестрые павильоны стояли на сваях прямо в воде, и к ним вели изогнутые мостики. А по самому озеру стаями и вперегонки плыли юркие лодочки и качались на воде плоскодонки, большие, как плавающие острова.
— Смотри! — крикнул Гуань Хань-цин, и Маленькая Э увидела, что по озеру несется лодка без гребцов и парусов. С обеих сторон было у нее по большому колесу и вместо спиц широкие лопасти с шумом погружались в воду, взбивая белую пену. Десятки тысяч водяных брызг взлетали фонтанами, и волны крутились водоворотом и разбегались кругами. Но посреди лодки было третье колесо, самое высокое из всех, и по его ступеням, как по бесконечной лестнице, два человека бежали вверх, вверх и все оставались на том же месте. И огромное колесо, вертясь, приводило в движение боковые колеса.
Еще дальше Маленькая Э увидела, что у каменных ступеней причалена барка, такая большая — второй такой нет.
— Почему она не плавает? Кого она ждет? — спросила Маленькая Э, а Гуань Хань-цин ответил:
— Это барка «Черный дракон». Дважды пускались на ней в плавание, и каждый раз вздымалась такая буря, что множество лодок перевертывалось, а люди тонули и гибли. Теперь навеки стоит она на причале, чтобы не возмущать воды озера.
Так они плыли, любуясь красотой природы и людским искусством, и наконец, по знаку Гуань Хань-цина, лодочка пристала к берегу. Они вышли и пошли по узкой тропинке вдоль ручья. С каждым мгновением местность становилась все очаровательней. Деревья переплетались ветвями, ручей журчал, прыгая по камням маленькими смешными сердитыми водопадами. С серых скал свисали вьющиеся растения, будто занавесом прикрывая отверстия невидимых пещер. Уже заметны были вдали золотые крыши монастыря, когда вдруг навстречу вышел из-за кустов монашек, который нес в руках гонг, а через плечо коромысло с двумя большими корзинами, доверху наполненными фруктами и хлебцами.
— Сейчас ты увидишь чудеса, — шепнул Гуань Хань-цин и вежливо обратился к монаху: —Если я не ошибаюсь, вы идете к скале Фэйлай? Разрешите нам последовать за вами.
— Прошу вас, прошу вас, — ответил монах. — Фэйлай чудесная и святая скала. Некогда стояла она в далекой Индии, но, когда живший на ней отшельник направил свои стопы к востоку, чтобы принести учение Будды в пату страну, скала взлетела на воздух и, обгоняя отшельника, прилетела сюда и здесь опустилась на землю, чтобы на чужбине встретить святого и снова бы мог он поселиться в своей пещере.
Так беседуя, они добрались до скалы, которая вся заросла старыми деревьями. Здесь монах поставил корзины на землю и ударил в гонг.
Гонг издал чистый протяжный звук, который долго гудел, вибрируя и отражаясь от скалы. Но не успел он еще замереть, как вдруг вся скала зашевелилась. Вьющиеся лианы отлетели в сторону, деревья закачались и замахали ветвями, и изо всех пещер выбежали, заскакали, запрыгали обезьяны. Черные, серые, как пепел, рыжие, как плод кокоса, большие, маленькие, с гибкими хвостами, с почтенными бородами, с густыми гривами. Мгновенно накинулись они на корзины. Черные руки хватали фрукты и хлебцы. Вот уже две обезьяня подрались, а третья, подкравшись, стащила у них кисть бананов, а четвертая дала ей пинка и, с криком схватив банан, помчалась прочь. Обезьяиа-мать нежно запихивала в рот детенышу круглый хлебец, а в четвертой руке крепко зажала апельсин на закуску. Но, ах, другая, подобравшись сзади, дернула ее за хвост. Рука невольно разжалась, апельсин упал, а нежная мать, рассвирепев, накинулась на обидчицу и надавала ей тумаков.
В одно мгновение корзины опустели, и обезьяны скрылись так же внезапно, как появились. Монах подобрал коромысло с корзинами и сказал:
— Так, питая этих обезьян, совершаем мы дело милосердия. По нашему учению души людей после смерти переселяются в животных, и, подавая еду обезьянам, кормим мы голодные души. Не пожелаете ли вы что-нибудь пожертвовать?
Гуань Хань-цин, усмехнувшись, дал Маленькой Э немного денег, а она протянула их монаху, нимало не предчувствуя, что уже близко время, когда с горькой завистью вспомнит она об этих деньгах, и хлебцах, и фруктах.
— Ты, наверно, тоже проголодалась, Маленькая Э? — спросил Гуань Хань-цин. — Времени у нас хватит, мы могли бы с тобой пообедать, а здесь на озере много знаменитых ресторанов, где нам дадут редкие и лакомые блюда.
— Прошу вас не обижаться на меня, — ответила Маленькая Э, — но без сомнения в доме дяди меня накормят. И возможно, что меня там ждут.
Гуань Хань-цин вздохнул, потому что ему очень не хотелось расставаться с Маленькой Э. Но, понимая, что не имеет никакого права задерживать ее, он только промолвил:
— Как же они могут тебя ждать, когда не знают, что ты приедешь? Мы могли бы с тобой еще сходить в ресторан или чайный дом и посмотреть фокусников или какую-нибудь сцену в театре.
— Нет, меня там ждут, — повторила Маленькая Э. — Прошу вас поторопиться. Ведь с моей стороны будет невежливо заставить их дожидаться.
Гуань Хань-цин снова вздохнул, но не стал настаивать. На берегу они наняли носильщиков.
— В «Рыбную похлебку пяти сестер Сун» за воротами Цзянь-тан, — сказал Гуань Хань-цин, и носильщики, вскинув шесты на плечи, побежали, перекликаясь:
— Ох-ох-о!
— Эх-эх-и!
— Эх-хю-хю!
— Эх-хе-хе! — чтобы под этот жалобный напев ступать равномерно и не трясти носилки.
Около «Рыбной похлебки» они высадили своих седоков, и Гуань Хань-цин, расплатившись, спросил:
— Куда же теперь дальше?
А Маленькая Э ответила:
— Где-то здесь.
На самом углу переулка была лавчонка аптекаря, и Гуань Хань-цин, подумав, что аптекарь, уж конечно, должен знать всех окрестных жителей, зашел туда, чтобы осведомиться, где живет старый господин Сюй.
В пахнущем пылью сушеных трав полумраке аптекарь, молодой прыщавый парень, ругался с какой-то небрежно одетой женщиной
— Да как ты смеешь спрашивать яд? Да кто решится продать его тебе? Уж не собралась ли ты отравить свою свекровь, чтобы самой стать хозяйкой дома?
— Ты что же думаешь, я не знаю твои делишки? — кричала в ответ женщина. — А отчего помер старый Чжан и так его раздуло, что пришлось давать уличному смотрителю взятку, чтобы позволил его похоронить? А как случилось, что вдова Цай, поев суп из потрохов, отравилась, и ее дочь посадили в тюрьму? Вот пойду и донесу на тебя! Я честная женщина, и яд мне нужен, чтобы морить крыс, которых столько развелось, что недавно отгрызли они ножку сыночку моей соседки.
— А вы, неряхи, бросаете младенцев без присмотра, лишь бы вволю посплетничать, — пробурчал парень. — Бери яд п уходи, и закрой свой поганый рот. Что же, ты не видишь, что пришел уважаемый покупатель, которому неприятно слушать такой вздор. А нам что угодно купить, почтенный господин?
— Я не покупатель, — ответил Гуань Хань-цин. — Но охотно заплачу вам, если вы просветите мою темноту и сообщите мне, где в этом переулке проживает старый господин Сюй?
Аптекарь ответил:
— А вы не ошибаетесь? Здесь живет тетушка Сюй, которая всем известна тем, что за небольшой залог не откажется вам помочь в беде. А про господина Сюй мне не приходилось слышать. Впрочем, пойду и спрошу хозяина.
С этими словами он скрылся за засаленной занавеской и почтя тотчас вновь вынырнул.
— Хозяин говорит, что раньше жил здесь старый Сюй, но лет десять назад умер, а тетушка Сюй его вдова. Она живет в третьем доме на западной стороне, на третьем этаже.
Вдоль передней стены третьего дома была пристроена деревянная лестница. На каждом этаже была площадка перед входной дверью и небольшая галерейка. Оттуда лестница круто заворачивала к следующей площадке и так, извиваясь, поднималась до самого седьмого этажа. Впрочем, этот дом не был исключением. Такие же лестницы виднелись вдоль всех фасадов, и все они были шаткие, ломаные и грязные. На перилах галереек сохло тряпье, ступени были залиты помоями.
При виде этого входа Гуапь Хань-цин снова спросил:
