Ольга Гурьян - Обида маленькой Э
— Довольно! — сказал он себе и, быстро повернувшись, спустился с моста и направился к дому.
Когда мысли в голове снова начинали свой хоровод, он щипал себя за руку или кусал губы. На цветочном рынке он остановился и, долго торгуясь и переругиваясь с продавцом, купил пучок мелких орхидей. У них были узкие и заостренные листья и невзрачные зеленовато-белые цветы, истекавшие одуряющим ароматом. Гуань Xань-цин приложил ветку к носу— в этих тесно населенных переулках, где беспрестанно выбрасывали и выплескивали из окон всякую дрянь, запахи к вечеру становились невыносимы.
Наконец он добрался до дома Фэнь-фэй и пошел в свою комнату. Уже совсем стемнело. Он зажег светильник, растер тушь в шиферной тушечнице, разбавил ее водой. Круглое озерцо густой черной туши смотрело на него, как круглый черный глаз Маленькой Э.
В горле пересохло, и Гуань Хань-цин выпил несколько глотков прямо из носика чайника. Но вода остыла с утра, и он содрогнулся от отвращения.
Он достал рукопись «Проделок Пань-эр» и нехотя сел за стол. В то же мгновение порыв ветра, ворвавшись в окно, погасил светильник.
Гуань Хань-цин со злобой взял кресало, снова высек огонь и зажег светильник. Поверх рукописи комедии лежал чистый лист бумаги.
«Сквозным ветром перепутало листы», — подумал Гуань Хань-цин и обмакнул кисть в тушечницу. Но, вместо того, чтобы приняться за переделку комедии, он застыл, держа в приподнятой руке отвесно висящую кисть и глядя на белый лист.
«Как я назову героиню моей трагедии? Маленькая Э — Сяо Э — детское имя. Оно прелестно и трогательно, но не годится для гордой и отважной героини. Сяо Э… Я назову ее Доу Э. Разве я не могу дать ей имя, какое хочу? Доу Э!..» — и, колеблясь, почти неохотно, медленно и тщательно вывел он на листе три иероглифа «Обида Доу Э».
Тотчас спохватившись, он засунул лист с тремя иероглифами под рукопись и, сжав кулак левой руки так, что острые ногти вонзились ему в ладонь, поднял правую руку с влажной кистью. В то же мгновение порыв ветра снова погасил светильник.
Холодная струя воздуха пробежала по спине Гуань Хань-цина. Белевшие в темноте листы бумаги на столе зашевелились и зашуршали. Углом глаза заметил он что-то белое и длинное, мелькнувшее за его спиной. Он резко повернулся и увидел, что это светлая подкладка висевшего на гвозде халата.
— Что это я, подобно деревенской неграмотной старухе, вижу тени и духов? — пробормотал Гуань Хань-цин и засмеялся. Но онемевшие губы не хотели разжаться, и смех прозвучал коротко и глухо. Тогда он топнул ногой и в третий раз высек огонь и зажег светильник. Поверх рукописи лежал лист бумаги с тремя иероглифами:
ОБИДА ДОУ Э
Гуань Хань-цин сидел и смотрел на эти слова. Все тело окаменело, по спине бежали мурашки, руки и ноги были холодны, как лед. Мысли в голове уже не мешались, а были так отчетливы, будто он читал их с белого листа, и каждое слово было точным, как слова стихов, давно-давно выученных наизусть.
«Бедный школяр отправляется на экзамены в столицу, оставив маленькую дочь у ростовщицы. Он кланяется ей в ноги, он говорит: — Если дитя провинится и заслужит, чтобы ее побили, умоляю вас, ради моей жизни, побраните ее. Если дитя заслужит, чтобы ее побранили, ради моей жизни, умоляю вас, поговорите с ней ласково, — и, глубоко вздыхая, он уходит.
Проходят года, и он не возвращается. Девочка подросла, и ростовщица выдала ее замуж за своего сына. Молодой муж умер. Свекровь и невестка живут вдвоем…»
Тут Гуань Хань-цин с едкой усмешкой вспомнил тетушку Сюй, ее бинтованые ноги, похожие на козьи копыта в крошечных башмаках, ее густо покрашенные брови. Конечно, такая не захочет остаться вдовой…
«Ростовщица собирается вторично выйти замуж и обещает сыну своего жениха отдать за него Доу Э. Но молодая женщина добродетельна. Ее возмущает мысль о втором браке. Она вспоминает верных жен древних времен.
Где та, что над телом мужа рыдалаИ Великую стену размыла слезами?Где та, что, взобравшись на острые скалы,Мужа ждала и сама стала камнем?Нету, нет добродетельных жен!
Отвергнутый Доу Э, парень решает отравить ростовщицу, чтобы Доу Э, оставшись одинокой и беспомощной, вышла за него замуж. Но по ошибке его отец съедает отравленный суп из потрохов. Ростовщицу обвиняют в убийстве, но Доу Э берет вину на себя, чтобы спасти свекровь. На шею ей надевают тяжелую кангу, ее ведут в тюрьму…»
— Хватит! — закричал Гуань Хань-цин, вскочил и выпрямил застывшее тело. — Пора кончать этот бред и приниматься за заказанную работу! — и резким движением засунул лист с тремя иероглифами под рукопись. От сильного взмаха его рукавов светильник погас в третий раз.
Луна пробилась сквозь облака, и странные тени мелькали по комнате. Закричала ночная птица. Гуань Хань-цин ясно увидел тень Доу Э. Она стояла, опустив руки, в красной одежде, осужденная на смерть. Лицо было белое, как известь, — красное пятно крови резко темнело между бровей. С висков спадали, тихо шевелясь, длинные белые ленты бумажных денег, какие кладут в гроб покойнику.
Гуань Хань-цин пронзительно закричал и, словно очнувшись от собственного крика, вдруг увидел в круглом зеркале свое собственное белое, как известь, лицо, с черным пятном пролитой и размазанной туши на лбу.
«Так откроется ее невиновность, — мелькало в голове Гуань Хань-цина. — Возвращается отец Доу Э, назначенный главным судьей округа. Он разбирает дела при свете светильника. Трижды светильник гаснет, и каждый раз на столе дело Доу Э лежит поверх кипы срочных дел. И, когда светильник гаснет в третий раз, появляется ее тень и говорит о том, что, когда ее казнили, то в знак ее невинности кровь не растекалась по земле, а поднялась вверх по белому платку и три года подряд в середине лета выпадал снег. Потрясенный судья вновь разбирает ее дело, осуждает преступников и восстанавливает честное имя добродетельной Доу Э».
Гуань Хань-цин сбросил под стол рукопись комедии, снова зажег светильник, и кисть, окрыленная, летала над бумагой, чертя начальные знаки великой трагедии, одной из прекраснейших, когда-нибудь написанных людьми, обессмертившей имя ее творца на многие столетия:
Цветы расцветают вновь,Но юности нет возврата!Я госпожа Цай из Чжучжоу.Нас было трое в семье…
Глава четвертая
КАК СЕМЬ СЕМЕЙ ВАРИЛИ ОБЕД
Едва дверь закрылась за Гуань Хань-цинем, Маленькой Э овладел необъяснимый страх. Тетка сидела на сундуке, поджав под себя одну ногу и свесив другую, крошечную, бинтованную, похожую на козлиное копыто. Черные теткины зрачки не мигая смотрели на Маленькую Э, и под этим взглядом девочка стояла, не смея шевельнуться.
Тетка молчала, думала и наконец проговорила:
— В нашей семье все дочери всегда были почтительны. Что же пришлось мне увидеть? Твоя мать умерла, а ты ходишь в шелковом платье.
Маленькой Э захотелось крикнуть:
«Нет! Не говорите так! Не может этого быть! Матушка не могла умереть и оставить меня».
Ей хотелось шепнуть:
«Да! Это правда. Платье из шелка».
Ей хотелось объяснить:
«Нет! Я не сама надела его. Мне его дали».
Но ничего этого она не сказала. Язык замер, и губы дрожали. А между тем тетка ждала ответа.
— Да, — через силу пролепетала Маленькая Э.
— Мне приятно слышать, что ты сознаешь свою вину, — сказала тетка. — Это можно исправить. Раздевайся.
Маленькая Э сняла с плеч полосатый шарф из индийской кисеи, развязала широкий пояс, скинула шелковую, цветочками кофту, длинную до полу юбку, нижний пояс из крепкого полотна, стягивавший живот и бедра. Вынула из прически яркие ленты, поддерживающие пучки волос над висками. Все это она свернула и положила в сундук, а рядом поставила туфли с веселыми кисточками.
Теперь она стояла раздетая, с падавшими на лицо волосами, ежась от стыда и страха. Босые пятки прилипали к грязному полу.
Тетка спрыгнула с сундука, порылась в куче тряпья, лежащего в углу, вытащила старый холщовый халат, кинула его Маленькой Э, приказала:
— Одевайся! — Спрятала шелковые одежды в сундук, захлопнула крышку, села на нее, поджав одну ногу, и спросила. — Ты, верно, надеешься, что я буду тебя кормить, а ты ничем не отработаешь потраченное на тебя. Что ты умеешь делать?
— Матушка учила меня шить и вышивать,
— В таком случае не следует терять времени, — сказала тетка, снова спрыгнула с сундука и, захватив обеими руками кучу тряпья, бросила ее Маленькой Э. Будто поднятые зловонным вихрем. мелькнули, хлопая рукавами, заношенные и изорванные обноски и упали, закрыв выше колен ноги Маленькой Э.
— Все это следует починить, — сказала тетка. — Тогда я смогу снести старьевщику и, быть может, он даст нам за это немного денег, которые нам очень пригодятся. Разбери это. Из того, что никуда уж не годно, вырежь заплаты и почини то, что еще можно носить. Но если останется у тебя клочков и обрезков больше, чем уложится на ладони, ты об этом горько пожалеешь.
