Презумпция вины - Анна Бабина
Плевать.
Когда стемнело, Ершова повела всех к слиянию Дуная, Инна и Ильца. Темнота была теплая, бархатная, протяни руку – зашелестит, как занавес. Ветер ерошил деревья. В Питере, когда они улетали, было серо-коричнево, голо и уныло, а здесь все уже цвело, шуршало и благоухало.
К восьми вечера с неба мелко закапало, и кто-то из девиц, кажется Мирра, раскапризничалась: «Дождь, пойдемте куда-нибудь посидим».
Зоя повязала голову платком, по-бабьи стянув концы под подбородком. Знала, что ее это не испортит. Ее ничто не портило – чугуевские женщины такие.
– Аленка, – засмеялся Константин, – с шоколадки сбежала.
Накануне отъезда они вдвоем накупили в супермаркете целую коробку «Аленок» для немецких коллег, которым нравился не сам шоколад, а обертка с симпатичной мультяшной девочкой.
Потолкавшись немного на Стрелке, закинув в воду по монетке «на возвращение», студенты повернули в центр города, поближе к барам и ресторанчикам. Мирра нудила, что у нее промокли «лакостовские кеды», кто-то из парней отвратительно хлюпал носом.
Константин, поравнявшись с Ершовой, шепотом сказал ей что-то, и она быстро недовольно кивнула.
Зоя принялась было догонять группу, но Константин поймал ее за руку:
– Пусть идут. А мы побудем тут немного. Хорошо?
Зоя кивнула, хотя ей отчаянно хотелось в тепло.
Огни пришвартованных кораблей дрожали в воде, как свечное пламя.
По горной дороге от монастыря спускалась машина, взбрызгивая на поворотах фарами.
Они устроились на кнехтах друг напротив друга.
– Я кое-что придумал, – Зоя чувствовала, что он улыбается. – Тут есть прокат автомобилей. Хочешь, сгоняем завтра в Венецию? Все равно этот свободный день никому не нужен. Ершова по магазинам пойдет шмотками затариваться, девчонки ваши тоже, а тут смотреть особо не на что.
– Это же далеко.
– Шесть часов. Выедем в шесть утра – к полудню там будем. Мне хочется сделать тебе подарок. Ты же не бывала в Италии?
– Я же говорила, что у меня загранпаспорта не было.
– Да, точно, – он развернул ее к себе и поцеловал. – Пойдем? А то уж слишком посвежело. Дай руку, тут земля неровная.
Холодная ладонь, словно неживая.
У него в кармане икнул телефон, и они оба вздрогнули.
Константин глянул на экран:
– Голосовое, извини.
Он хотел отойти, но она нарочно заступила ему дорогу. Руку не отпустила.
– От жены?
Лицо у нее задрожало.
– Да. Я послушаю?
«Пап, папа, – голос у его сына был громкий, неприятный, – я сегодня спал в садике, и мне на кроватку налепили золотую звезду. Слышишь? Привези мне слона, ты обещал… Скажи папе, что ты его любишь, и пойдем спать, – влезла жена, – папе некогда. Он работает. Кость, я скучаю. Позвони мне, если не поздно вернешься… Слонааа… Слонааа…»
Зоя выдернула руку и быстро пошла на шум воды, к острию Стрелки. Театральности ей надолго не хватило – сходя с дорожки, она оступилась и упала коленями в мокрый песок. Вот черт. Джинсы у нее с собой всего одни, не тащиться же в машине шесть часов в платье.
– Зоис, все нормально?
Константин помахал ей зажатым в руке телефоном, в котором еще не остыло проклятое сообщение про слона.
– Да.
Отряхнула колени – теперь и руки все в песке, изворачивая шею, попыталась поправить платок, сползший на глаза.
– Если мы хотим завтра ехать, пойдем спать. Или ты посидеть где-то думала? Можем к «Святому Духу» пойти, там оленину подают, но туда может завалиться Ершова с компанией, она обожает их дункель…
– Не хочу.
Она вышла на дорожку, в световой круг, и полезла двумя пальцами за салфетками. Как ни осторожничала, песок все равно насыпался внутрь сумки. Константин смотрел в сторону. Помочь не догадался. Или не захотел.
Утром выяснилось, что джинсы не высохли. Пришлось минут пятнадцать водить над ними дохлым гостиничным феном, но складки на поясе все равно остались противно-холодными.
Потом, когда они оба уже вдоволь наругались из-за этого, оказалось, что прокат машин работает только с восьми.
– И ладно, – сказал Константин. – К обеду будем в Венеции.
– Все соборы до пяти работают.
– Я знаю. Ну что ж…
Он порывисто попытался поцеловать ее, но вместо этого они столкнулись лбами.
Половину дороги Зоя проспала. Ее сморило еще перед австрийской границей, когда пейзаж стал однообразно-буколическим; потом она пару раз просыпалась, пытаясь уцепиться сонным глазом за незнакомые длинные названия, но тут же проваливалась обратно в теплый водоворот, где плавали по кругу розовые плюшевые слоны.
Лишь один раз, когда показался указатель «На Браунау», ее странно тряхнуло. Браунау, Браунау… точно. Несчастный город… Отец, породивший исчадие ада.
Снова сон, горький, как слюна с похмелья.
Зоя любила ощущение зимней русской дороги: покачиваться в натопленном плацкартном вагоне со стаканом чая, в электричке с раскаленной печкой под ногами (и непременно у окна), в старенькой отцовской «ниве-шевроле». С отцом они, бывало, забирались в такие места, где не ловила сотовая сеть и поезд проходил один раз в день. Ездили на совершенно невообразимых паровиках, в рельсовых автобусах и в вагонах узкоколейки. Дорожная бездна вглядывалась в них, пока они вглядывалась в нее.
И снег лежал по обе стороны дороги,
и бежали назад растрепанные елки,
и все эти названия, звучащие музыкой – Оса, Еква, Кукуштан, – сначала мелькали на обычном белом фоне, а потом перечеркнутые красным наискосок.
Отец вел машину иначе, чем Константин, – увереннее, будто мягче, хотя грунтовки и бетонки для лесовозов, полосовавшие ее родной Урал, с автобанами не шли ни в какое сравнение.
Она вспоминала, как выезжали с отцом засветло в Городки. Зоя все спала и спала, потом просыпалась, глядела в посветлевшее окно, за которым тянулись заснеженные поля, скособоченные дома, угрюмые леса, какое-нибудь садоводство «Прогресс», в котором нет ничего прогрессивного. И не было никаких плашек с названиями, долго не было, дорога хранила суровую анонимность, не то что здесь на каждом углу «-дорф», «-штрассе» (читала поначалу как «штрабе», но оказалось, что это не б, а двойная эс).
Великое Русское Нигде.
– Зой, смотри, какая красота.
Озеро Матт, – подсказал навигатор.
Дорога кокетливо изогнулась, и поверхность воды вспыхнула солнечными бликами.
Зое захотелось окунуться. Нырнуть поглубже и держаться, пока не зашуршит в легких. Сделать что-то, чтобы сломать и эту немецкую размеренность, и эту вечную недосказанность между ними.
Несколько раз останавливались размять ноги. Константин приносил кофе и какие-то крендельки и булочки. Кажется, вкусные. Зоя машинально благодарила, глядя поверх его головы. В дороге она привыкла есть все, что дают. С отцом они обычно останавливались перекусить на заправках и в кафе для дальнобойщиков. Отец брал суп и горячее, ел медленно, основательно. Зое в таких местах всегда бывало неуютно. Она выползала на стоянку и там, среди покрытых изморозью большегрузов, жевала пирожки, запивая их дрянным кофе. Пахло соляркой, где-то беззлобно матерились водители, сонное солнце заползало на вершину придорожной елки.
Неласковый, но простой и понятный мир.
Ее мир.
К счастью, Константина тоже не тянуло на разговоры. Ему не нравилось в арендованной машине на чужой дороге, он волновался, и это волнение передавалось Зое. Неприятное предчувствие покалывало затылок, раздувало волосы, вползая в салон вместе с ветром.
Хотелось домой – не в Питер, а в Староуральск, в прокуренную отцовскую «ниву».
Крикнуть, как в детстве, когда не решалось уравнение:
– Пап, я запуталась! – и чтобы он пришел помогать.
В Венецию приехали в разгар пенникеллы. Термометры показывали двадцать два, но город дышал тяжелым протухшим жаром. Вода в каналах, на фотографиях приятно-зеленая, на самом деле оказалась мутной и словно масляной, вызывающей омерзение. Воздух приставал к лицу, и если бы его можно было протереть салфеткой, как столик в кафе, Зоя бы так и сделала. Волосы напитались не то потом, не то влагой, облепили голову, и она тоскливо заныла вся сразу, ото лба к затылку.
В витринах мелькали маски и туристы; в какой-то момент она перестала их различать.
Константин первым делом потащил ее в Санта-Мария Глориоза деи Фрари смотреть «Вознесение» Тициана. Пока он переходил от стены к стене, рассматривал и фотографировал скульптуры,
