Елизавета I - Маргарет Джордж
Чарльз опустился на колени с другой стороны и своими большими руками стиснул ее локти:
– Я никуда вас не отпущу. Я держу вас. Я сильнее черной пропасти.
Ее глаза на некоторое время закрылись, и я почувствовала, как ее тело напряглось, как будто она пыталась оттолкнуться от крышки люка. Она сжала мои руки и прошептала:
– Меня зовут. Я должна уйти. Но я не могу. Я остаюсь здесь. Пошлите за подушкой.
– Нет, – сказала я. – Не выйдет.
– Она облегчит мой уход, – выдохнула она. – Я должна уйти, но это тяжко. Молю вас, окажите мне последнюю милость, привезите подушку.
Чарльз с озадаченным видом посмотрел на меня. Но я знала, о чем она говорит.
Если я пошлю за подушкой, это будет означать, что я смирилась с ее смертью. Но это была ее последняя просьба. Я поднялась, чувствуя боль в каждой косточке затекшего тела, и вышла в кабинет.
– Поезжайте к епископу Или, – велела я одному из гвардейцев. – Попросите у него черную кружевную подушку. Он поймет, о чем я говорю.
Черная подушка из Или. Ее сшила монахиня из этой деревушки, и, когда приближалась смерть, ее подкладывали под голову умирающему, а потом аккуратно вынимали. В тот миг, когда голова касалась матраса, душа отлетала от тела.
Через час подушку доставили. Я осторожно покрутила ее в руках. Подушка смерти. Но нет, она просто облегчала смерть. Она не могла ее призвать. Как некоторые дети с трудом приходят в этот мир, так и некоторым умирающим нелегко бывает его покинуть. И рождение, и смерть – трудный переход.
Подушка была небольшая, вся обшитая кружевом. Черным, как безлунная ночь. Я принесла ее в комнату и положила перед Кэтрин.
Ее запавшие глаза раскрылись, и она улыбнулась, как будто узнала подушку, хотя никогда не видела ее прежде.
– Моя дорогая подруга, – пробормотала она. – Я так долго тебя ждала и так страшилась. Иди ко мне.
Казалось, она не видит ничего, кроме подушки. Она смотрела на нее с таким благоговением, будто это был святой Грааль.
Мы с Чарльзом осторожно положили подушку под ее пропотевшую голову. Затем, после того как по очереди попрощались с Кэтрин и поцеловали в лоб, вместе ее вытащили. Ее голова упала на постель.
Она издала слабый вздох, приглушенный вскрик. А потом затихла, перестав дышать.
Я стиснула подушку, вцепилась в нее пальцами. Кэтрин была мертва.
В кабинете на моем столе лежали письма из Ирландии и Венеции, мой триумф дня, да что там – десятилетия. Но дела государственные и дела сердечные не пересекаются. Пройдет много дней, прежде чем я смогу снова о них думать.
Я не могла объявить при дворе траур, поскольку Кэтрин не была ни особой королевской крови, ни государственным лицом, однако же настроение у всех было траурное. Я облачилась в черное, но на душе было еще чернее.
Убитая горем, я не сразу заметила Чарльза, который казался совершенно раздавленным. Он весь как-то сгорбился и в одночасье стал выглядеть много старше своих шестидесяти семи лет. Он казался таким же древним, как Старый Парр. С отвращением глядя на черную подушку, он то и дело повторял:
– Ее надо уничтожить. Ее надо уничтожить.
Он даже попытался швырнуть злополучную подушку в огонь, но я забрала ее, напомнив, что она принадлежит епископу Или и считается в той деревушке святыней.
– Мы уничтожаем папские реликвии, а эта штука куда хуже, – сказал он.
– Она помогла многим людям, и Кэтрин сама о ней просила.
Пытаясь меня развеселить, Джон Харингтон опустился на колени и стал читать какие-то свои сатирические стихи, но я прогнала его:
– Когда чувствуешь на пороге утекающее время, подобные фривольности перестают тебя забавлять. Такие вещи больше не доставляют мне удовольствия.
Мне больше не доставляло удовольствия вообще ничего, в душе царило такое же мрачное уныние, как и вокруг. Я ощутила укол совести, что лишаю крестников своей заботы и общества, поэтому призвала к себе Юрвен и сказала, что поручаю моего первого крестника и последнюю крестницу друг другу.
– Джон, возьмите Юрвен под свое крылышко и приглядывайте за ней. А ты, Юрвен, считай его своим старшим братом при дворе.
– Это звучит чересчур уж по-библейски! – заметил Джон. – Мы же не у подножия креста. А тут нам того и гляди возвестят: «Женщина, се сын твой!» и «Сын, се матерь твоя».
– Я же сказала, я не в настроении шутить, – предостерегла я его. – Брысь!
Оставшиеся фрейлины бродили по залам, точно тени по заросшим асфоделями лугам Аида. Вернулась Хелена. Она последняя из моих старых компаньонок осталась в живых и знала это.
– Я не могу заменить тех, кто от нас ушел, – сказала она, – но я никогда вас не покину.
– Не стану ловить вас на слове, – попыталась улыбнуться я.
– После почти сорока лет у вас на службе я научилась не обращать внимания на ваше дурное настроение.
Она не поняла. Это было не дурное настроение, а честный взгляд на то, что ждало меня впереди.
Время пришло. Я слышала зов, совсем близкий, как рокот грома во время обеда на свежем воздухе.
Помогая мне подготовиться ко сну, расчесывая мои волосы – вопреки слухам, волосы у меня по-прежнему были свои, и довольно густые, хотя теперь уже не рыжие, а седые, – Хелена была внимательной и предупредительной. Она рассказывала, чем заняты ее дети, и расспрашивала, каким будет предстоящий сезон при дворе.
«Это не имеет никакого значения», – думала я, подробно ей отвечая.
Лежа в постели, я перебирала в уме все то, что оставила недоделанным. Ничего такого, что не могли бы закончить за меня другие. Разве что Ирландия… да и то оставалось лишь подписать договор о капитуляции со всеми ее условиями.
Престолонаследие. Совершенно очевидно, что моим преемником станет Яков. Я не жалела о том, что так и не назвала имя наследника престола. Какой-нибудь наследник был всегда, прямой или нет, и королевство продолжало существовать. Проблема возникала, если его право оспаривалось. Но моя неприятельница, королева Шотландская, замечательным образом решила этот вопрос за меня, обеспечив единственного претендента на престол.
Парламент. Он набирал силу и требовал возвести его в ранг ветви власти, не довольствуясь больше исключительно совещательной ролью. Такое развитие событий не предвещало ничего хорошего, но я сделала все, что было в моих силах, чтобы это отсрочить. Что ж, еще одна задача для Якова.
Религия. Вопреки предсказаниям, католицизм никуда не делся. Не
