Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Сан Саныч сморщился брезгливо. Взял было папиросу, но положил.
— Я это по себе знаю, там ведь ничего человеческого. Убивать, воровать — можно, надзиратели сами наводят, чтобы для них тащили! Товарища оболгать? Вот бумага, пиши! И хлеба дадут, и накормят за твою ложь на другого! Там все людские законы отменены, а человек без них не может быть человеком! Не выдерживает человек, Иван Михайлович!
— Ты сейчас Христовы заповеди перечислил.
— Что? — не понял Сан Саныч.
— Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй... там все это есть.
— А вы, что же, веруете? — в глазах Сан Саныча блеснул огонек любопытства.
— Не знаю. Да нет, конечно. Я убежденный коммунист... — Макаров вдруг склонился к Сан Санычу и зашептал: — Я за жену молился, она у меня верующая. Есть такая молитва короткая: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного!» Батюшка один научил — Иисусова молитва называется. Вот я и твердил ее, как проклятый, по пятьсот раз в день, пока письмо не пришло. Долго от нее ничего не было... — Макаров будто в себя приходил, застеснялся сказанного.
— Я тоже... о смерти просил, сначала в тюрьме, потом в лагере. Унижения пережить трудно... Может, это и не молитвы совсем... — Сан Саныч говорил тихо, уткнувшись взглядом в стол, хлебные крошки машинально и тщательно собирал, скатывал в мякиш и отправлял в рот, жевал вдумчиво. — Я и сейчас не знаю, как буду людям в лицо смотреть. Не выдержал я той жизни.
— Ну-ну, не наговаривай на себя! Давай выпьем, чтобы все это кончилось когда-нибудь.
Катер стоял на якоре недалеко от берега, слышно было, как шелестит, ластится к борту енисейская волна, автомобильный клаксон пикнул вдали на берегу, в носовом кубрике негромко играл радиоприемник. Макаров налил полную рюмку, выпил молча, закурил:
— Тебе бы забыть все это... — он замолчал, тяжело о чем-то думая. — Иначе с ума сойдешь или наделаешь чего.
— Как забыть? Вы меня вытащили, а там люди остались. Мишка Романов, Захаров, может, и еще кто-то из команды...
— Ох, Сан Саныч, надо терпеть, не все сразу! Близко к сердцу все берешь. Лицо у тебя плохое, радости никакой... с собой ничего не сделай!
— Этого они не дождутся. Можно мне взять пару недель отпуска?
— Не я решаю, ты пока по их ведомству числишься, но похлопочу. Я осенью хотел тебя на большой теплоход ставить, буду с ними разговаривать. Пойдешь на большой?
— Мне Николь найти надо, Иван Михалыч. Я у вас тут на катере, не позвонить, ничего. Она должна быть в Ермаково? — Сан Саныч смотрел со страхом.
— Нет ее там.
Сан Саныч схватил лицо руками, но тут же отпустил.
— А где она?
— Не знаю, ей поменяли место ссылки.
— Я должен найти их!
— Сан Саныч, не надо бы этого, они знают, что Николь француженка.
— Да? И что?!
— Связь с иностранкой — уголовное преступление!
— Она по паспорту латышка!
— Ее тоже могут посадить, ты этого хочешь?
— За что?
Макаров пожал плечами и в сомнении покачал головой:
— Ладно, будут вопросы — звони. Про Николь не пойду спрашивать, я с таким трудом тебя отбил, и то — два года оставили. Они тебя посадят — честь мундира... Выпишу тебе командировку в Ермаково, у коменданта за бутылку узнаешь, куда увезли.
— Можно сначала в Игарку — мне с женой надо развестись.
— Нет у тебя жены, отказалась, как от врага народа. Сразу, как только арестовали...
На другой день капитан «Полярного» вылетел в Туруханск, а оттуда поплыл попутным буксиром. Все было, как и три года назад, когда он вел свой первый караван в тихий енисейский станок. Лед недавно прошел, вода стояла высокая, с белыми грудами торосов, берега начали зеленеть травой, и воздух вовсю уже пах весной. В голове плутала глупейшая мысль — вернуться назад, в ту весну сорок девятого, и чтобы там была Николь. В этой его фантазии Николь была беззаботной, веселой и совсем юной, какой он ее и не знал. Сан Саныч улыбался внутренне, смолил одну за другой, после лагеря он курил много и жадно, и завидовал капитану буксира, ведущему свои баржи. Капитан был глубокий старик, Белов знал его, буксир такой же — царской постройки пароходишко густо коптил небо черной сажей.
Показались трубы ермаковской электростанции и лесозавода, из-за острова стали открываться знакомые очертания поселка. Ермаково был все таким же казенным, не похожим на другие енисейские поселения, железнодорожных путей добавилось, это сразу бросалось в глаза. Подошли к длинному грузовому причалу, его Белов еще не видел, новой была и недостроенная пассажирская пристань, на ней толпился народ, ждали, видно, какого-то парохода.
Сан Саныч неторопливо поднялся от реки наверх, снял пальто и взял на руку. Он чувствовал себя неуютно, Макаров одолжил денег, и вся одежда на нем была новой. Ботинок тер пятку, а брюки от костюма все время сползали, несмотря на туго затянутый ремень — он похудел на два размера. От острого волнения достал папиросы. Все смотрел и смотрел, выискивая Николь с Катей на руках.
Он не знал, где они, поэтому они могли быть где угодно.
Улицы были по-весеннему слякотны, снег сошел недавно и обнажил небрежную зимнюю жизнь. Бригадка зэков с метлами и лопатами изображала работу. Туфтят, понимал Сан Саныч, на солнышке греются, припухают. Он приглядывался, будто себя представлял среди них, вспоминал свою работу на лютой стуже, продирающей до костей, — эти были доходяги, видно было по тощим мордам и голодным взглядам. Сан Саныч внутренне радовался, что теперь понимает этих людей, так радовался, будто им, голодным и слабым, должно было стать полегче, что он их понимает. Но и трусливо доволен был, что он не среди них, а просто идет по улице в костюме и кепке, с пальто на руке. Последняя радость была подлой. Это теперь он очень ясно знал.
Конвойный, не обращая внимания на своих фитилей, весело разговаривал с девушкой. Девушка с независимым видом грызла семечки, она была толстозадой и толстоногой, в
