Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Поселок спал. Дворняги, а они были чуть ли не в каждом дворе, перебрехивались между собой, басисто гремели овчарки из питомника и еще где-то далеко, словно за лесом, выли, выворачивая душу, цепные сторожа с лагерных периметров. Ночь была звездная, по-весеннему прохладная, но первые комары уже запели. Молчали, слушая тишину.
— Такая же вот ночь была, когда их увели. Под утро пришли трое. Я решил, что арест, заволновался, как мальчишка. Николь — наоборот, у нее все собрано было. Одела Катю, я взял ее на руки, и пошли.
Две недели искал Сан Саныч Николь по всему Енисею до Красноярска. Пил с комендантами, разговаривал с начальниками пристаней. Этап, которым ее увезли, был большой, сборный, плыли в нем в основном бытовички-малосрочницы, но были и ссыльные. Тем же пароходом вывозили амнистированных женщин с детьми, поэтому разглядеть «молодую, темненькую и симпатичную девушку с полуторогодовалой девочкой» было сложно. «Мария Ульянова» останавливалась по всем пристаням, Николь могли выгрузить на любой из них.
В Красноярске в МГБ не пошел, не стал обращаться и к Макарову. Получил в ателье заказанную форму, документацию и деньги и улетел на «Полярный» в Игарку. У него оставалась надежда на адреса, которые дала Николь. Один адрес был в Дорофеевском, имени он не помнил, но можно было написать Герте, и та обязательно поняла бы, о ком речь. Второй же адрес был в Ермаково, с ним было сложнее.
Сан Саныч был слегка не в себе, ему казалось, что на «Полярном» у него больше возможностей, он мог сходить в низа и искать ее там, мог переговорить с капитанами, начальниками пристаней, в рыбколхозах — у него везде было полно знакомых.
Он рвался на «Полярный», словно буксир мог восстановить его прежнюю жизнь.
68
— Тут целая история, Георгий Николаич! — Валентин Романов шагал широко, курил хмуро и пытался найти правильные слова.
Он эти слова две недели назад, как приехали в Ермаково, начал подбирать, а теперь, когда Горчаков был рядом, ничего в голове не осталось. Валентин не знал, как Горчаков среагирует, вдруг правда откажется идти? Он остановился, зло выплюнул папиросу и для надежности взял Горчакова за плечо:
— К тебе жена приехала, вот что! — Валентин смотрел требовательно, но и тревожно.
— Кто? — не понял Горчаков.
— Ася твоя здесь. С Колей. Две недели уже в Бакланихе живут. Мы с тобой сейчас к ним идем.
Горчаков нахмурился растерянно, остановился и полез за папиросами.
— Какая еще жена, Валя? Ты откуда знаешь? — Горчаков шарил по карманам, ища спички. Наконец нашел и недовольно уставился на Валентина.
— Они у меня на острове с осени жили, идем, они ждут тебя, — Романов держал Горчакова за рукав, не давая думать.
— Погоди, Валя, не тяни меня! — уперся Горчаков.
— Таких женщин, как твоя Ася, поискать!
— Какая Ася?
— Николаич, я с тобой не шутки шучу! Жена твоя! Здесь! В Ермаково!
— Давно? — Горчаков сдался, и они двинулись по дороге.
— Говорю же — две недели, она в школу устроилась. По музыке учительницей. В концерте уже участвовала! Еле отпустили, хлопают и хлопают, суки. — Валентин говорил, чтобы не молчать или чтобы Горчаков не сказал чего-нибудь... Покосился на хмуро шагавшего лагерного фельдшера. — Офицерье под нее клинья бьют, баба она завидная, поаккуратней вам надо...
Горчаков остановился очень мрачный.
— Дай покурю, — он глядел вокруг, как будто искал, куда присесть, но ничего не видел.
— Пойдем на стадион! — понял его волнение Романов.
Они направились к деревянной трибуне. Ребятишки бегали по вытоптанному полю, гоняли мяч. Кричали.
— Ты говоришь, ко мне жена приехала? — недоверчиво спросил Горчаков.
— Ну да! Ася Горчакова!
— А почему...
— Как почему?! — перебил Валентин. — Жена она твоя! Приехала, и все!
— Валя, мы много лет не виделись! Зачем она?! — Горчаков в досаде замотал головой. — Ох, Ася... Она что, правда здесь?!
Прилетел мяч и застрял в трибуне чуть выше.
— Пойдем, Николаич, чего сидеть? Они ждут, Колька, тот и не видел тебя никогда. И ты его...
— Дяденька, кинь мячик, — бежал к ним загорелый мальчишка, поддергивая трусы.
Мужики встали, не замечая его, и пошли к выходу.
— Большой уже? — спросил Горчаков.
— Кто?
— Коля.
— Выше меня, про тебя все расспрашивает, ты только с ними поаккуратней... — Валентин кряхтел и не решался говорить самого плохого. — Ох, нам с тобой литровочку спирта усидеть, я все рассказал бы... Они к тебе пешком шли! Из Туруханска! Дубина ты бесчувственная!
— Пешком?
— Прошлой осенью это было, чуть живых подобрал. Ты, Николаич, сразу ничего их особенно не расспрашивай. Дай им к тебе привыкнуть, приласкай, как можешь, они так тебя ждали! Вон тот домик с черной трубой. Я тебя на улице подожду, а хочешь, за бутылкой схожу?
Горчаков остановился, сосредоточенно глядя на Романова.
— Ты какой-то бледный, Николаич, сделался... не кипишись[144] так-то, свои же...
Ася с Колей уже второй час ждали. Устали волноваться, сидели, прижавшись друг к другу, напротив двери, говорили о чем-то тихо. Замерли на входную дверь, встали оба, когда он вошел.
Трое людей молча глядели друг на друга.
— Здравствуй, Ася... Коля... — Горчаков не решался двинуться к ним. Очки поправил.
Ноги Аси подкосились, Коля ухватил ее и опустил на топчан. Горчаков присел рядом на табурет, взял ее ладонь.
— Все хорошо, Ася, все хорошо! — Георгий Николаевич, растерянно ее рассматривал, сжимал руку. Коля стоял рядом.
— Коля... — Георгий Николаевич все так же растерянно кивнул сыну.
— Мы боялись, не узнаем тебя, — шепнула Ася, не отрывая от мужа окаменевшего взгляда.
Комната наполнялась растерянностью, как чужие смотрели, смущались друг друга...
— Ты не обнимешь меня?
— Да-да... я... — Горчаков привстал и, неуклюже обхватив, поцеловал жену в щеку.
Осторожно обнял Колю. Они совсем не были похожи на семью. Георгий Николаевич, седой, в изношенных круглых очках, казался намного старше Аси. И смотрели они друг на друга, как давно забывшие друг друга люди. Коле очень неловко было — он видел стеснение матери и сам ничего не чувствовал к этому пожилому мужчине. Все годы мать рассказывала ему о другом человеке.
Горчаков хмурился, не знал, что ему делать с Асиной ладонью
