Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Я на дежурстве сейчас. Надо идти. Я приду еще... возможно, сегодня... — он отпустил Асину руку и осторожно отступил к двери.
— Гера! — Ася встала, закрывая рот рукой, глаза темнели и наполнялись слезами. — У меня Сева погиб...
— Сева... — Горчаков машинально повторил имя, понял, что речь идет о младшем. — Где он?
— Он погиб...
Ася стиснула зубы, слезы градом катились по щекам, но глаза не плакали, вцепились в мужа строго и страшно. Коля прижал ее к себе. Горчаков все стоял в дверях.
— Расскажи мне... — видно было, что он ничего не понимает и недоволен, что она плачет.
Ася смотрела все так же тяжело, смахнула слезы.
— Он утонул... в Енисее. — Она отвернулась и бессильно опустила голову.
— Я дежурю всю эту неделю в больнице, я обязательно приду... — Горчаков задумался на секунду, — завтра утром приду. Коля, проводи меня.
Вышли на улицу. Мрачный Романов курил у забора.
— Куда вы?! — он придирчиво изучал лицо Горчакова.
— Я приду, успокой мать... — Горчаков взял сына за плечо. — Очень неожиданно все это... Она сказала, что погиб Сева? Твой брат?
— Он ночью пошел на Енисей и провалился... — у Коли тоже текли слезы.
Горчаков хмуро разминал в пальцах курево, табак сыпался. Он прикурил, полупустая папироса вспыхнула огнем.
— Енисей не встал еще, — вмешался Валентин, — на быстрине текло... да ночь еще эта, лунная... Луна была во все небо! Ты с Асей осторожней, Николаич, она таких вопросов не выдержит... плачет все время! Сердце у нее в хлам изорвано!
Горчаков кивнул и вышел за калитку.
Романов и Коля вернулись в дом. Ася бледная, с мертвыми глазами стояла у порога, прижавшись виском к стене. Ухватила себя за кофточку на груди и не плакала.
— Пойду за водкой! — Романов решительно развернулся, зацепил плечом косяк, с потолка посыпалась известка. — Колька, не отходи от матери!
Горчаков возвращался в больницу. Шел, не видя ничего, и пытался понять, что сейчас произошло. Это была жена, которую он не помнил, сын, которого не знал, еще один сын... Реальным был только Валентин Романов, но и его он таким никогда не видел. Горчаков замедлил шаг, он вышел уже из Бакланихи на широкую улицу... Свадьба гуляла у одного из бараков, нарядный выпивший жених с пьяными товарищами брал штурмом крыльцо невесты. Подружки невесты не пускали, визжали на всю улицу, перекрикивая гармошку.
Впереди показалась больница. Горчаков пошел медленнее, он не понимал, как его младший сын, существовавший где-то на западе, совсем в другом мире, мог утонуть в Енисее. Его жена и его сын продолжали быть нереальными, ему странно было с ними разговаривать... Николь с ее детьми, несчастный Сан Саныч, сходящий с ума по Николь, беспокоили его больше...
Горчаков подошел к больнице и сел покурить на лавочку. Сегодня утром после обычного аппендицита у него в лазарете умер шестнадцатилетний мальчишка. Сиделка недоглядела. Уснула, и парнишка тупо истек кровью. Этого дистрофичного мальчишку с трассы, из проклятого двадцать шестого лагеря, ему было жалко. Он думал подержать его, подкормить и на пару месяцев освободить от общих работ. Даже сказал ему, и мальчишка прямо засиял, что не попадет на общие.
Про своего сына Севу он не мог ничего себе представить. Видел только неприятно страшные, почти звериные глаза Аси. Он от нее отвык, но она была все та же, что и в молодости... Решительная и верная. Только тогда у нее не было детей.
Он пришел к ним на следующее утро. Валентин куда-то ушел, Коля спал, они сели с Асей на крылечке. Сегодня оба чувствовали себя полегче. Стеснялись, но смотрели друг на друга. Ася рассказала о матери, о сестре, вспомнила общих знакомых. Рассказала и об их жизни у Романова. Говорила от стеснения, больше хотелось посидеть с ним молча, просто прислониться. Ей казалось, так у них раньше и было, но возможно и не было, — она ясно видела, что не отличает Горчакова настоящего от того, кто долгие годы жил только в ее воображении.
Они могли бы говорить о Севе. Ей этого хотелось, но она не могла. А он не спрашивал. Они замолчали.
Ермаково давно проснулся и снова зажил своей обычной вольно-лагерной летней жизнью. На Енисее гремел пустым металлическим трюмом какой-то лихтер, буксиры гудели, на лесозаводе рокотали трактора, машины поднимали пыль с деревянной дороги. По радио у соседей звенела бодрая комсомольская песня.
Ася сидела, опустив голову, перебирала платье на коленях и о чем-то думала, он осторожно рассматривал ее. В темных блестящих волосах почти не было седины, это была все та же Ася, только очень повзрослевшая, очень худая... и все такая же крепкая. Она всегда была внутренне очень сильна. Он рассматривал ее, как рассматривают постороннего человека. Он все еще не понимал, что это она и что она здесь, в Ермаково.
— Что же будем делать? — Горчаков хотел оживить молчавшую рядом женщину. Женщину, потерявшую ребенка.
— Мне не надо было приезжать...
— Наверное, нет... это место опасно для вас.
Ася едва заметно кивнула, соглашаясь с чем-то, заговорила тихо:
— Ты прав, конечно, я сделала страшную ошибку. Я не обижаюсь, что ты нас прогоняешь... — Она вздохнула и продолжила, будто сама с собой говорила: — Хотела, чтобы ты их увидел... это была большая глупость. Никогда не прощу себе... — она застыла, замолчала, хмурясь и удерживая слезы. — Мальчишки тоже любили тебя, они хотели к отцу, и я радовалась. Это же очень простая радость, когда дети любят своего отца... — Ася повернулась на Горчакова. — Сева был необычный...
— Расскажи о нем, — Горчаков от неловкости вытряс папиросу из пачки.
Ася молчала, покачала головой.
— Коля проснется, посмотришь фотографии, я не смогу рассказать. — Она судорожно вздохнула, потом прошептала, отвернувшись: — Я так много с тобой разговаривала, пока тебя не было. Ты был другим...
Горчаков прикурил, погасил спичку:
— Я предупреждал тебя.
— Да, помню, главная мысль в последних письмах, что ты мертвый и ничего уже не надо!
— Это не мысль, это правда, Ася! — Горчаков спокойно изучал ее сквозь очки. — Я отказался от писем,
