Табал - Андрей Евгеньевич Корбут
Густой туман, студеное раннее утро, когда хочется поглубже втянуть голову в плечи, чтобы хоть немного согреться, но больше всего — осторожность, с которой двигались ассирийцы, позволили Гиваргису, Рабату и Абу приблизиться к вражеским позициям совершенно незаметно.
Первым наверх полез Рабат. Он бесшумно подобрался к часовому сзади и одним резким движением свернул ему шею. Обмякшее тело лазутчик прислонил к колесу от арбы. Все было тихо. Потом помог подняться товарищам.
Огляделись. Горожане спали на земле около укреплений, закутавшись в плащи и одеяла. Один дремал сидя, немного в сторонке.
Гиваргис показал на пальцах: кого оставить ему, о ком должен позаботиться Абу, о ком — Рабат.
И снова всех прикончили быстро и без шума.
После этого Рабат отправился за помощью, а Гиваргис вместе с Абу притаились около баррикады.
Едва успели спрятаться, как из калитки соседнего дома показались еще двое сирийцев. И хотя говорили они тихо, слышно было каждое слово:
— Пора поднимать людей. Атакуем этих собак, пока они не проснулись.
— Подкрепления ждать не будем?
— Не будет никакого подкрепления. Все у северных ворот. Пока их не отобьют, на помощь рассчитывать нечего.
Горожане подошли к дозорному, сидевшему отдельно ото всех.
Абу взялся за кинжал, приготовился, чтобы метнуть его. Гиваргис сморщился, покачал головой, сморщился: далеко. Дал понять: встаем, идем к ним.
Поднялись. Пошли в полный рост. Спокойно, уверенно, как будто у себя дома.
Сириец между тем толкнул убитого ногой, негромко позвал по имени, стал насмехаться:
— Тико! Тико!.. Да просыпайся же ты! Твоя жена пришла, хочет заняться с тобой любовью!
После второго пинка Тико, точно мешок, завалился на бок.
— О боги! — отшатнувшись от трупа, пробормотал сириец.
Его товарищ в это время смотрел на приближающихся к ним ассирийцев, чьих лиц он никак не мог разглядеть в темноте. Что это чужие, догадался в последний момент. И то ли от испуга, то ли от неожиданности — откуда здесь взяться врагу — остолбенел. Гиваргису этого секундного замешательства было достаточно. Он метнул меч с пяти шагов. Было слышно как тот в тишине, вращаясь, рассекает воздух. Клинок пробил горожанину грудь. Умирающий захрипел, схватился за обеими руками за лезвие, словно хотел его вытащить из себя, даже успел позвать товарища: «Помоги», но затем испустил дух.
Со вторым сирийцем, проткнув его со спины копьем, разделался Абу.
Вскоре подошло подкрепление. Вдесятером ассирийцы проникли во двор, и там, в полной тишине, методично и хладнокровно за пару минут зарезали почти полсотни человек. Никто не проснулся. Никто ничего не почувствовал… Предрассветные часы такие сладкие.
Через несколько минут сотни Шимшона и Хавшаба без единого звука одолели баррикады, заполонили улицу и площадь и в полной тишине двинулись ко дворцу наместника.
* * *
Из десяти гонцов, посланных Таба-Ашшуром к Ашшур-аха-иддину, в ассирийский лагерь добрались трое. Одного из них, несмотря на глубокую ночь, сразу доставили в ставку, где его тотчас допросил Гульят.
Выслушав лазутчика, туртан приказал немедленно собрать военный совет.
Царевич поднялся с постели в последний момент, к тому времени, когда его военачальники уже успели обсудить сложившуюся ситуацию.
— Это безумие: идти сейчас на штурм, — больше других возмущался Набу-Ли, наместник Хальпу. — Мы не готовы. Войска вымотаны после сегодняшнего боя, люди зализывают раны. Это немыслимо! И как можно идти на поводу у этого мальчишки Таба-Ашшура! Он решил стать героем?! Все, что от него требуется, — немного терпения и стойкости. А еще — мудрости, которую у молокососа отняли боги. Он должен держаться и ждать помощи! Нельзя попусту растратить свои силы и потерять то преимущество, что имеем сейчас. Разве вы забыли о киммерийцах? Сейчас их конница вдвое превосходит нашу! Они сомнут нас, втопчут в грязь, съедят на завтрак и даже не поперхнутся!
— Наместник прав, — неуверенно подал голос рабсарис Юханна. — Сейчас у меня едва наберется четыре тысячи конников. Люди и лошади вымотаны боем. Мы не готовы…
При появлении царевича все замолчали.
Потирая виски, Ашшур-аха-иддин прошел к трону, тяжело опустился в него, потянулся за кубком вина, предусмотрительно налитым его кравчим, и тихо сказал Гульяту:
— О чем вы говорили?
Туртан рассказал ему о дерзком плане Таба-Ашшура, поделился сомнениями. Спешка, с которой приходилось принимать столь важное решение, смущала и принца. Наверное, Набу-Ли прав и мальчишка — этот командир кисира — слишком горяч, слишком дерзок, слишком рискует и совершенно не отдает себе отчета в том, насколько непросто привести в движение шестидесятитысячную армию, без подготовки бросить ее в бой, но главное, заставить ее забыть о поражении, которое она потерпела накануне…
В спор вступил Скур-бел-дан, сказал о том, что Набу-Ли не столько мудр, сколько осторожен, а потом добавил: или труслив. На что наместник Хальпу напомнил наместнику Харрана, что это его войска бежали с поля боя, оказавшись в ловушке.
— И что, если этот шаг тоже для всех нас станет западней? — ухватился за эту мысль Набу-Ли.
Заговорил Ишди-Харран, командир царского полка, обращаясь напрямую к царевичу:
— Мой господин, а надо ли нам вести на штурм всю армию? Не создаст ли это лишнюю суматоху и неразбериху? Уважаемый наместник Хальпу прав в одном: сейчас от его войска будет немного толку. Царский же полк, кроме кисира Таба-Ашшура, в штурме не участвовал. В твоем распоряжении четыре тысячи лучших воинов Ассирии. Только отдай приказ — и мы войдем в город, если будет на то воля богов.
Ашшур-аха-иддин посмотрел на туртана:
— Что скажешь, Гульят?
Военачальник ответил не сразу. Царский полк — это был последний резерв, на который он мог положиться в трудную минуту. Потерпи они неудачу во время этого скоропалительного штурма, и он бы остался ни с чем. А кампания только начинается. К восставшим примкнули киммерийцы, это уже было ясно. Впереди их ждали тяжелые бои, долгие осады и изнурительные переходы по размытым осенними дождями дорогам… И уж лучше потерять один неполный почти уничтоженный кисир, чем лишиться всего резерва! Город падет, раньше или позже. Киммерийцы сильны, но предсказуемы: через пару недель они уйдут, на то они и кочевники. А Маркасу останется. На радостях, что они отбились, сирийцы расслабятся, утратят бдительность, будут пировать, поглощать больше, чем следовало бы, провизии, а на деле лишь приблизят свою погибель. Принц торопится с победой. Ему, как и Таба-Ашшуру, не хватает терпения и мудрости.
Все это царевич прочел на его лице, прежде чем Гульят решился что-то ответить. Прочел — и
