Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Внизу наступил короткий перерыв, Коленька настраивал гитару. Послышались голоса из публики:
– «Девушку из Нагасаки»! Клячкина!
Певец сделал выбор:
Не гляди назад, не гляди,
Просто имена переставь,
Спят в твоих глазах, спят дожди…
Ты не для меня их оставь…
…Только ты не веришь в судьбу,
Значит, просто выбрось ключи,
Я к тебе в окошко войду…
А теперь молчи…
У Лёли дух захватило. Они с мужем не любили «сантименты», но песня ей понравилась. Клячкин, надо запомнить.
…По Смоленской дороге столбы гудят, гудят…
Ты течёшь, как река, странное название…
Поёт тихо и просто, как сам автор, Окуджава. Наверняка слушал магнитофонные плёнки, подумала Лёля. Или прорывался на концерты?
– «Девушку из Нагасаки!» – надрывались девчонки.
– «Девушка из Нагасаки» откладывается, идёт Дорофеич с гармошкой, – прокомментировала происходящее внизу Дина. – Весь этот ритуал мне известен, из моего окна всё видно и слышно. Я, собственно, к вам за сигареткой. Не угостите? Мерси.
Она закурила. Лёля не отрывала глаз от пустыря. Из дверей барака вышел небольшого роста мужчина на одной ноге с костылём и с гармонью за плечами. Тот самый, который недавно впустил Лёлю в комнату к тёте Пане. За ним шли ещё мужички и несколько женщин, тоже из барака. Молодёжь быстро освободила лавки, парни и девочки расселись амфитеатром позади возрастной публики на ящиках или прямо на земле. Девочки подстелили газетки. Дорофеич запел не сразу. Выкурил папироску, приладил гармонь, прошёлся пальцами по клавишам: «Живёт моя отрада…», потом – «На позицию девушка провожала бойца…» и сразу за этой хорошо знакомой песней: «Раскинулось море широко, и волны бушуют вдали…»
Про себя поёт, подумала Лёля, о собственном пережитом.
И тоже без перерыва: «Одесский порт в ночи простёрт, маяки за Пересыпью светятся. Тебе со мной и мне с тобой здесь, в порту, интересно бы встретиться…», «На Волге широкой, на стрелке далёкой…», «Чайка смело пролетела над седой волной…», «Ой, туманы, мои растуманы…», «Тёмная ночь, только пули свистят по степи…»
Настоящий «концерт по заявкам». Лёля вспомнила детство, последние годы войны, когда её семья уже вернулась из эвакуации. У них в кухне висела «тарелка», радиоточка, и бабушка постоянно слушала сводки с фронтов и концерты по заявкам бойцов с передовой и из госпиталей. В послевоенные годы из той же радиоточки неслись песни по заявками трудящихся, песни военных лет и новые, лирические. Они с бабушкой не пропускали ни одного такого концерта. Лёля знала и любила эти песни.
Голос Дорофеича брал за душу. И ещё Лёля вспомнила, как после войны по электричкам ходили инвалиды на костылях с гармонями и пели эти самые песни. И продавали за копейки желающим тексты песен, отпечатанные на листочках папиросной бумаги. Мама их покупала, и Лёля с подружками пели эти песни, выучивая по листочкам слова. Голоса у девчонок были громкие, но хорошим слухом никто из них не отличался. Лёля выступала в роли хормейстера.
– Проникновенно, да? Без голоса, поёт душой, да? Как Утёсов, Бернес, Шульженко. Дорофеич – народный талант, он поразительно музыкальный! От природы. Его нельзя назвать певцом. Он артист! Артист! И репертуар у него популярный, ходкий. Любимые народом песни. Прекрасные мелодии, замечательные композиторы, авторы слов – известные поэты. Даже если автор неизвестен, а слова и музыку объявляют как народные, автор был, и может так случиться, что имя его когда-нибудь всплывёт. Печально, если выяснится, что его расстреляли или сгноили в лагерях… – Дина Михайловна встала и собралась уходить. – Ко мне должен был прийти ученик, но жена не отпустила, – сказала она, кокетливо передёрнув плечиками. – Никакой драмы, посмотрю телевизор. Сегодня я осталась без кавалера, хи-хи! – Дина Михайловна послала Лёле воздушный поцелуй и скрылась за дверью.
Вот тебе и шансонетка, и клоунесса, думала Лёля, озадаченная речами Дины Михайловны. А её слова о детях, о молодом поколении, о репрессированных? Как это – притворяться легкомысленной куколкой, а жить с тяжёлыми мыслями? Кто-то сказал, что клоуны и шуты самые грустные люди на свете.
Концерт продолжался до темноты. Пели по очереди Коленька и Дорофеич. Последим пел Дорофеич:
В далёкий край товарищ улетает,
Родные ветры вслед за ним летят.
Любимый город в синей дымке тает:
Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд…
Молодёжь разошлась, потянулись в барак женщины. Дорофеич с Коленькой тоже ушли домой. Мужички ввинтили лампочку над столом, сели играть в карты. Достали из-под стола спрятанную там бутылку, сняли с кустов стаканы. Вслед за этой бутылкой распили следующую. Пили, привычно не закусывая, шлёпали картами по столу. К ночи появились их хозяйки, подзатыльниками и тумаками стали загонять мужей домой. Мужчины хрипло похохатывали, стараясь увернуться от оплеух своих супружниц. Самая решительная вывинтила из фонаря лампочку и таким образом положила конец субботней вечеринке.
* * *
Воскресенье Лёля провела у родителей снова за учебниками. Муж не возражал, даже вечером за ней заехал. Подниматься в квартиру не стал, посигналил снизу. Родители многозначительно переглянулись. Лёля ждала понедельника, у неё были вопросы к тёте Пане. Её очень заинтересовал Дорофеич. Даже больше, чем Коленька. Наверняка он был человек с необыкновенной биографией, героической. Политкаторжанин? Революционер? Её мучило любопытство. С детства, читая книги, она влюблялась в многострадальных героев, таких как Дубровский, Артур из «Овода» Войнич, граф Монте-Кристо. Лёле хотелось, чтобы её предположение подтвердилось. В Дорофеиче было что-то мятежное, бунтарское, скрытое под личиной ворчливого старика. Он был похож на старого пирата.
Но в понедельник её планы рухнули. Тётя Паня была молчаливая, и заметно было, что она плакала. За завтраком тётя Паня не выдержала:
– Лёль, опять скандал. И ведь что учудила, дряннуха! Сними, говорит, эту твою икону со стены, чтоб я её больше не видела! Она, мол, плохо на неё действует! Ты, говорит, отсталая, серая баба, это,
