Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
После майских праздников жизнь вошла в прежнее русло, Лёля засела за учебники, ездила к родителям, от них на консультации в институт и назад, на Метростроевскую.
Но однажды в тёплый майский субботний вечер её снова ожидал сюрприз.
Вечерами, когда солнце уходило за дом, Лёля взяла себе в привычку заниматься на балконе. Прихватив тетрадки и учебники, она усаживалась на ящик с песком или инструментами и погружалась в тексты. Там можно было покурить. У неё были с собой сигареты и спички, и за ящиками хоронилась консервная банка, служившая пепельницей. У мужа в доме никто не должен был знать, что она покуривает.
Здесь её ничто не отвлекало, балкон выходил на задний двор, который примыкал к просторному затоптанному пустырю. Границей с соседними дворами служил вытянутый в длину барак, тот самый барак, где жили первые строители московского метро, в том числе и Панька, Степанида Егоровна, со своей семьёй. Зрелище представлялось Лёле малоинтересным, и народа почти не было видно, да и народ сам по себе неприметный. Шмыгают туда-сюда, на работу и с работы, в магазин и из магазина. Работяги, женщины с авоськами, девчонки-школьницы, мамочки с детишками, старушки. В центре пустыря врытый в землю грубо сколоченный из досок круглый стол, вокруг стола лавки, такой же работы и тоже многолетней давности. Над столом на проводе мотается что-то вроде фонаря. В общем, не на что смотреть. Иногда, поздно вечером, из барака выходили мужички. Они ввинчивали лампочку в патрон под козырьком, закуривали, и начиналась игра в карты или в домино. Распивали бутылку – стаканы висели на ветках хилых кустиков за лавками. Переговаривались хриплыми голосами, бывало, горячились, спорили, но к ночи мирно расходились. Или их загоняли домой строгие жёны.
В тот субботний вечер в середине мая Лёля сидела на балконе с учебником. Она не заметила, как внизу, на пустыре, стали собираться люди. Только оторвавшись от книги, чтобы вынуть из пачки сигарету, она увидела, что на лавочках и вокруг, на ящиках и на земле, подстелив газетки, сидят человек двадцать, и всё молодые ребята и девушки. Они сидят тихо, словно кого-то ждут. Какой-то парень вдруг пронзительно свистнул – определённо кого-то вызывал из барака. И, не заставляя долго себя ждать, из барака вышел высокий светловолосый парнишка с гитарой наготове. Он недолго перебирал струны, настраивая гитару, затем ударил по ним, и песня полилась, потом ещё и ещё… Таких песен Лёля ещё не слышала.
В сквере под домом, в котором Лёля родилась и жила до замужества, после войны собиралась замоскворецкая шпана, «ремеслуха», беспризорники, дети из бараков, трущоб и захолустий – безотцовщина, сироты, потерявшие родителей или отца во время войны. Малолетки и подростки. Они пели блатные песни и хулиганские, «воровские» – так называла эти песни Лёлина мама. «Жил на свете Халиджан, на копейку бедный, мало кушал, много пил и ходил он бледный, он влюбился в один дам…», «Вор, вор, вор, воришка залез ко мне в карман, вытащил рублишко, поехал в ресторан…» Лёлина мама немедленно закрывала окно. Они орали мимо гитары, сквернословили, оставляли после себя на земле плевки и окурки. Их жалели, но и боялись, сторонились – многие из них ходили с финками. Не боялись их только простые мужики, прошедшие войну, обитатели хибар, окружавших девятиэтажный дом, в котором жила Лёлина семья. Но настоящей угрозой для шпаны были участковые милиционеры, у которых все они были на учёте. Злостных нарушителей отправляли в колонии для малолетних преступников. Со временем эти компании исчезли. Бывшие юные хулиганы подросли, куда-то пристроились. Или их пристроили. Позже, в пятидесятых, состав молодых компаний изменился. В сквере стали собираться старшеклассники, ребята и девушки из училищ, пели походные и дворовые песни. Громко и нестройно. Частенько гитара была лишней, на ней бренчали невпопад. Лёля не вслушивалась.
Но в этом случае удивило то, что исполнитель хорошо поёт и гитарой владеет, как настоящий музыкант. А песни – романтика! Юношеские фантазии: «Большая страна Китай – плантации там и тут, растёт ароматный чай, сады кругом цветут. Бедные рыбаки, жёлтые, как банан, в джонках живут они и умирают там…», «В кейптаунском порту с пробоиной в борту “Жанетта” поправляла такелаж. Но прежде чем уйти в далёкие пути…», «Мы идём по Уругваю, ночь – хоть выколи глаза. Слышны крики попугаев…», «В нашу гавань заходили корабли, большие корабли из океана…»
Певец сделал перерыв, заговорился с ребятами. Шутили, смеялись. Светловолосый парень здесь был любимцем. Девчонки льнули к нему, он же как будто этого не замечал.
– Нравится? – услышала Лёля голос рядом. – К ней подсела неожиданно возникшая на балконе Дина Михайловна. – Вижу, что в восторге. Экзотика! Молодёжь всегда мечтает о путешествиях, о дальних, невиданных странах. Глупцы! Мечтатели! Кто их туда пустит? Не ведают, в какой стране живут. Ничего, жизнь их научит, обломает, намнёт им бока, заставит, они поймут… Знаете, Лёля, я не люблю детей. Работаю с ними, но не люблю. Наблюдаю за ними и вижу, что из каждого из них вырастет. Кто будет волком, а кто овцой. Симпатичной мордашкой меня не обманешь. Порой из этакой крохи такое вылезает, ой-ой-ой! Понимаешь – кто будет лидером, кто подчинённым, слабым, кто лгуном, лизоблюдом… кто подлецом, кто жуликом, садистом, предателем, доносчиком, что выйдет из миленькой девчушки… Они ко мне лезут, я для них своя, а я не умиляюсь, я их, по правде говоря, боюсь. Конечно, никому из наших воспитателей свою душу не открываю. Скажут: профнепригодна. Мне бы сидеть за роялем в шикарной гостиной, вокруг поклонники… Вместо этого надо зарабатывать на кусок хлеба. Да, такова жизнь…
Она говорила с горькой усмешкой и словно сама с собой, но тут же, будто спохватившись, перешла на свой обычный светский тон:
– Как вам, Лёля, понравился Коленька? Это Коленька, Панькин сын. Замечательный голос, прекрасная дикция. Но знаете, мне паренька жалко. С такими вокальными данными петь всякую дребедень. Панькин сынок, я вам, Лёля, о нём говорила. Его за месяц можно подготовить, подобрать репертуар, поработать над чистотой интонации – и готов эстрадный певец. У меня в Гнесинке остались связи. Мог бы дальше учиться. Он тонко чувствует мелодию, не дерёт горло,
