Мальчики - Дина Ильинична Рубина
– Ежи Волынский! – воскликнул Абрахам. Кинулись друг к другу, как родные, да они и были родные – по беженству, по корням, по развалинам судьбы за спиною. С Амосом, младшим братом Ежи Волынского, Абрахам учился в одном классе в еврейской гимназии, в Варшаве…
Обнялись и вышли на крыльцо. И вот тут, в беспорядочном рваном разговоре Абрахам узнал, что Амос, школьный его дружок, добрался аж до Бухары, где процветает. Что значит – процветает, подробности, пане? Ну, что за процветание в наше время при наших дивидендах! Просто большой город, совсем иные возможности. У него, понимаешь, «будкес» на базаре, небольшой часовой бизнес, понемногу кормится…
– Часовой бизнес?! – удивился Абрахам. – С каких это пор Амос занялся часовым делом?
Не сам, не сам, конечно… Длинная история, знаешь, как бывает: умер хозяин дома, тот, что пустил их на постой, часовщик он был, и дети решили продавать дело. Дёшево просили – сущие копейки. Амос, по сути, купил место бизнеса и пока ещё не уверен, чем его займёт. То ещё «дело»: метр на метр «будкес», сидит в ней парень Коля, починяет часы, а заодно и прохудившиеся чайники-кастрюли…
Абрахам заволновался: прохудившиеся чайники, бог ты мой! А ведь это бывший Бухарский эмират… В юности ему попалась книга одного немецкого историка о той части света: древняя Согдиана, Мавераннахр, Шёлковый путь, империя Саманидов… Он даже помнил кое-какие гравюры: верблюды, минареты, караван-сараи, изящные женские фигуры, закутанные с головы до ног… Что там было-то ещё? Главное: это большой оазис, рынки, возможность заработка. Возможность выжить и спасти детей! Наверняка и врачи там имеются, и настоящая больница, а не жалкий медпункт с пятью койками. Главное, дотащиться до Амоса, неужели не поможет школьному товарищу!
– Подкинь адресок, – попросил он Ежи Волынского, мысленно уже выстраивая осторожный и наверняка нервный разговор с Зельдой, с его измученной бедняжкой Зельдой. Ох, это будет истерика!
* * *
Довольно быстро, за неделю, они добрались до Новой Бухары. Вышли на станции с нездешним названием Каган, где у вокзала эвакуированных и беженцев ждали вереницы всё тех же колхозных телег…
Нет, не это было нужно завшивленным оборванцам, колхоз они уже повидали. Адрес Амоса, нацарапанный на пустой папиросной пачке, лежал во внутреннем кармане обтрёпанного пиджака Абрахама.
В сущности, Абрахам не был уверен, что Амос упадёт в обморок от счастья, увидев четверых… ну, не нахлебников (кое-что, зашитое в одежду, у них ещё сохранилось), но временную головную боль. Тиф лютовал всюду, одежда беженцев кишела маленькими кровопийцами. По крайней мере, следовало обрить головы: не хватало ещё старому приятелю Амосу привезти это удовольствие.
Так что прямо с поезда он снова повёл детей в привокзальную парикмахерскую.
Эта щелястая дощатая будка метров в пять была кое-как пристроена, вернее, приторкнута к белёной стене позади здания вокзала, которое и само на архитектурный памятник не тянуло. В будке имелось окно, засиженное мухами, тараканами и бог знает какой ещё летучей живностью, большой неровный осколок зеркала, вделанный в стену и обмазанный по линии скола глиной, табурет, крашенный синей краской, и другой высокий табурет, на котором стоял большой, позеленевший от воды медный таз: над ним мыли клиентам головы, поливая их водой из такого же медного кувшина с высоким горлом. На подоконнике стоял заварочный чайник и две маленькие круглые чашечки без ручек – о том, что они называются пиалами, пиалушками, дети узнали через пару дней. Эти пиалушки и медная утварь были единственными приметами Азии, потому что горстка невзрачных одноэтажных домов с жестяными и толевыми крышами (вид на них открывался из запылённого окна парикмахерской) имели облик не азиатский, а вполне среднерусский.
…Впрочем, нет: яркой азиатской приметой был сам парикмахер – вежливый медлительный старик в цветастой твёрдой тюбетейке на лысом черепе. Одет в синий ватный халат и в синие сатиновые штаны, а поверх халата – фартук, возможно, из привокзальной, если она имелась тут, столовой – во всяком случае, на фартуке почему-то были свекольные разводы.
И тут повезло уж так повезло: парикмахер оказался бухарским евреем. Идиша он, конечно, не понимал, на русском изъяснялся с грехом пополам, что не помешало им с Абрахамом задушевно и оживлённо переговорить, вставляя там и тут слова на иврите, святом языке молитв. Кстати, работал старик быстро и аккуратно, головы мыл уважительно, поливая из кувшина тёплой водой, которую разводил кипятком из чайника. Узнав, что его клиенты – «выковыренные», и только-только с поезда, и нигде ещё не осмотрелись, а жилья и в помине нет, старик помог целым каскадом косноязычных советов. Первым делом объяснил, что Новая Бухара – это одно, а до настоящей Бухары надо ещё добираться на «бухарке», пригородном поезде. Не очень далеко, километров двенадцать. Можно сговориться со стариком Адылом, тот на арбе отвезёт. Можно дождаться грузовика, на котором Колькя-шо́фер возит картошкя для столовой… Главное же, взглянув на пустую пачку папирос с адресом Амоса, он подтвердил, что живёт их знакомый именно в настоящей, Старой Бухаре, в самом центре, неподалёку от Ляби-Хауз.
Внезапно что-то вспомнив, старик выдохнул: «Вай-мэ!» и, довольно устрашающе размахивая бритвой, что делало его похожим на атамана разбойников из сказки про Али-Бабу, сказал, что сегодня утром он, как всегда, брил большого начальника, большого человека Сергея Арнольдовича, и тот сокрушался, что пожилую пару ленинградцев, актёров знаменитого театра, подселённых к ним во флигель, на днях буквально за день обоих скосил тиф.
«Тибя нужен бистро-бистро бижять домик хватить! – горячо повторял он, вытирая бритву о грязное полотенце на плече. – Сказать: Сергей-Арнольдич-акя, Якуб-стрижкя-брижкя меня советывал, ми люди тихи, хароши, дети совсем тихи будут»…
Вот так и вышло, что часа через три, одолев, как на дрезине, на скрежещущей и дребезжащей «бухарке» расстояние до Старой Бухары, они пешком пустились искать дом Большого Человека.
Точного адреса Якуб не знал (да и какой точный адрес, заметила Зельда, в этих глиняных джунглях!). Сказал только, что это в Старом городе, искать надо какую-то махаллю «за первым куполом, мимо Ляби-Хауза», а там третья улица от медресе, за ней направо длинный тупик, который как раз и заканчивается воротами в тот самый двор. Пропустить, сказал он, невозможно: ворота старинные, резные, с куполом, как во дворце эмира Бухарского, увидите –
