Мальчики - Дина Ильинична Рубина
И как это он их уговорил – сокрушалась потом Зельда, – и как это они заснули оба посреди ясного дня – необъяснимо! Хотя объяснить это можно: с вечным-то недосыпом, с уснувшими на коленях детьми, в компании явно порядочного своего человека, говорящего на родном языке…
Когда продрали глаза да тряхнули тяжёлыми головами, инженера и след простыл; на пиджаке у Абрахама был аккуратно, видимо бритвой, вспорот карман, где прежде лежала пачка денег, полученная утром на привокзальном рынке за чудные серёжки с изумрудами. У Зельды, и она потом всю жизнь проклинала изысканного ворюгу! – с руки исчезли часики, ещё жениховский подарок Абрахама…
В середине сентября на станции Темиргое, в 27 километрах севернее Махачкалы, они едва не погибли. Счастье, что ехали на платформе последнего товарного вагона, между бочками, полными какого-то горючего. Два первых вагона были разбиты в труху авиабомбой, сброшенной немецким бомбардировщиком.
И пока взрывались впереди какие-то канистры с горючим и рваное пламя пожара мчалось, приплясывая, по крышам, из вагона в вагон, – они, оглохшие от грохота и огня, попрыгали вниз, побежали в сторону берёзовой рощи, где грудой застыли развалины какого-то здания, рухнули на землю и пролежали среди обломков и кирпичей до вечера. (Что там было в этом здании до налёта, можно только гадать. Ицик набрёл на покорёженную машинку «Ремингтон», обломки стула и какие-то ящики конторского вида, из которых выползли листы бумаги, уже раскисшей от дождя.)
В сумерках поднялись и пошли вдоль полотна в сторону Махачкалы – мимо дымящегося скелета разбомблённого поезда. К ним постепенно прибивались люди – группки выживших, – оборванцы, уходьцы…
Шли медленно… Измученная, оглушённая взрывами Златка спала, Абрахам нёс её, уже тяжёленькую, всю ночь на спине, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух. На рассвете передохнули часок-другой на каком-то полустанке, добыли там кипятку. Запасливая Зельда достала из своего узелка ягоды шиповника, сорванные по пути в очередном лесочке, заварила их в чайнике, получился настоящий вкусный чай. Снова двинулись в путь…
К полудню показался вдали голубой купол православного храма, слепящие под солнцем жестяные крыши домов на берегу, за ними – синяя гладь Каспия… Отсюда, с гребня холма, просматривалась огромная территория порта: плавучие краны, скопление белых и чёрных барж, грузовики и платформы на причале. Крошечные человечки рассыпались по берегу, как раскатившиеся горошины. И настоящая пушка, поднятая на тросах, плыла под стрелой крана в сторону грузовой баржи. На огромной платформе в ожидании погрузки стояла вереница танков, издали игрушечных…
Отец, тоже увлечённый этой картиной, как всегда, пустился объяснять, почему можно на баржу погрузить несколько танков, а баржа не потонет.
Ижьо молча глядел на платформы, гружёные могучим оружием. «Вот кто не может убежать, – подумал вдруг мальчик. – Эти мощные смертоносные машины. Их тоже можно разбомбить и уничтожить».
Почему именно в минуты восхищённого созерцания слаженной работы всех механизмов огромного порта, переносящих по воздуху тонны металла, у мальчика мелькнула эта странная мысль, странный образ пляшущего на воде поплавка? Их бегство через невообразимые пространства… Их измученная, но не убиваемая группа, двое взрослых, двое детей, – лёгкий поплавок в стремнине, в водоворотах, бурунах и протоках нескончаемого бегства. Вдумчивый подросток, Ицик-Ижьо-Цезарь (в дороге он приноровился представляться разным людям по-разному) впервые осознал, впервые сформулировал для себя образ выживания своего народа: быть поплавком, лёгким поплавком, пляшущим на волнах.
Там, в глубинах бездонного человечьего океана, проплывают мрачные туши морских чудовищ, сплетаются в смертельных схватках гиганты, гниют остовы затонувших судов, затягиваются илом древние цивилизации; там обрастают ракушечным слоем обглоданные черепа миллионов давних утопленников… «А ты (а мы, подумал он) – лёгкие поплавки на поверхности бездны – уносимся дальше под солнцем и ветром, в неистовых штормах, всё дальше по неизведанному пути, всё дальше – в тысячелетия…»
* * *
В Махачкале, неподалёку от порта, они нашли эвакопункт, и вновь отец потрясал уже засаленной и трижды переклеенной бумажкой, напечатанной на Львовском вокзале пунцовыми пальчиками кудрявой, как барашек, машинистки. Интересно, жива ли она? Чудесная была бумажка, не менее чудесная, чем их польские документы, которые (Абрахам это знал) ещё пригодятся…
Несколько ночей они, расстелив пальто, вместе с другими беженцами спали прямо на земле под открытым небом в ожидании баржи или танкера, или ещё какой-нибудь горючей посудины, которая – как библейский Левиафан – возьмёт их на спину и переправит через Каспий.
Ицик-Ижьо-Цезарь лежал рядом с отцом на расстеленном пальто под стеной портового ангара, в металлическом чреве которого ни на минуту не стихала ковкая гулкая жизнь, и смотрел в глубокое бархатно-чёрное небо, где искристым блеском полыхали звёзды величиной с голубиное яйцо. Звёзды не давали уснуть… Отец тоже не спал; за последние недели мальчик не помнил, когда видел отца спящим.
– Папа… – спросил он шёпотом. – А звёзды существуют или кажутся?
Это была их давняя игра: с раннего детства отец приучил его спрашивать о вещах, которые кажутся очевидными. Особенно о тех вещах, в которых ты якобы незыблемо уверен. Помни, наш народ сохранился только благодаря тому, что постоянно спрашивал себя и учителей о вещах вроде бы очевидных. Вот дерево… как мы знаем, что оно существует в действительности? И далее, как фокусник – голубя из рукава расшитого блёстками халата, непременно извлекал какое-нибудь положение или доказательство из какого-нибудь древнючего трактата.
Ижьо был уверен, что отец не спит, но тот молчал несколько долгих мгновений…
– Звёзды, хм… Есть такой древний каббалистический трактат, называется «Сефер-а тмуна», переведём это как… «Книга Образа», что ли. Написал её Рабби Некунья бен Акана, который жил в Иудее в начале первого века новой эры… Ты ведь знаешь, что Тора начинается с буквы Бет, и помнишь, как та пишется: она закрыта сверху, снизу и справа, и это символ того, что человеку не дано знать, что происходит с нами, над нами, под нами и вокруг нас… Но левая, левая, не защищённая сторона! Сторона Суда… – Ижьо видел, как в темноте отец поднял руку и провёл ладонью по лицу, будто взбадривая себя от сонливости. – Слева в этот мир что-то просочилось, и кое-кто из мудрецов оказался посвящённым в тайны, – тайны, парализующие либо… вдохновляющие наше воображение. Так вот, этот трактат, один из многих каббалистических источников, но не магистральный… – Отец поднял палец, и на фоне звёздного неба этот тонкий палец, казалось, указывает направление в те самые закрытые миры. – Не магистральный, да… трактат Рабби Некуньи говорит, что до нас на земле существовала другая цивилизация.
