Феликс Дан - Падение империи
— Ты с ума сошел, патриций… и ты оскорбляешь меня подобными подозрениями… Я дочь Боэция и внучка Симаха, и я римлянка… Я не могу любить варвара, наследника нашего поработителя, внука того, кто был палачом моего отца… Я презирала бы себя, если бы была способна на такую низость. Своей рукой вскрыла бы я вены, чтобы выпустить кровь, недостойную римлянки, если бы твое подозрение могло быть справедливым… Скажи мне, что надо сделать, чтобы погубить всех этих варваров и его первого… Я ненавижу этого короля, оскорбившего меня своей любовью…
Цетегус самодовольно усмехнулся.
«Она его любит», подумал он. «Но это не беда, пока ее чувство еще бессознательно… В настоящую минуту ненависть борется с любовью в душе этой девочки, и я успею использовать страсть опасного юноши прежде, чем любовь победит, и Камилла признается сама себе в этой победе».
— Что же ты молчишь, Цетегус? — нетерпеливо вскрикнула Камилла, широко открывая прекрасные невинные глаза. — Скажи мне, что делать, чтобы отомстить ему… Аталариху…
— Ты должна разжечь его страсть, отвлекая внимание от государственных дел.
— Зачем? — с недоумением спросила Камилла.
Цетегус подумал еще минуту, но затем внезапно решился. Близко наклонясь к Камилле, он прошептал:
— Послушай, Камилла… Я хочу доверить тебе тайну, от которой зависит жизнь моя и всего римского дворянства, так же как и свобода нашей родины… Ни одной женщине в мире не доверил бы я подобной тайны, но ты дочь Боэция, ты не можешь обмануть моего доверия.
— Клянусь памятью отца, ты не ошибаешься во мне, — торжественно ответила молодая девушка.
— Знаю, а потому и сообщаю тебе без дальнейших околичностей о том, что в Риме существует заговор против варваров. Все подготовлено к их гибели… Еще год, от силы два, и ничто уже не сможет спасти их… Но до наступления решительного дня, нужно отвлечь внимание короля. Нужно, чтобы он ничего не заметил… Он же недоверчив, подозрителен и… проницателен не по летам… Твоя задача — ослепить его страстью настолько, чтобы он ничего не видел, кроме тебя… Ты поняла, Камилла?..
— О, да… да… — восторженно воскликнула молодая девушка. — Я понимаю свою задачу и исполню ее… Мой бедный отец будет отомщен, и эти варвары погибнут… Как отрадна эта мысль, Цетегус… И знать, что я буду орудием мести, главной пружиной великого исторического события… Какое счастье… — повторяла она едва слышно.
Внезапно новая мысль осветила ее побледневшее лицо.
— Скажи мне, Цетегус, — схватив префекта за руку, прошептала она. — Скажи мне, друг моего отца, хороша ли я?..
Цетегус снисходительно улыбнулся. Он понял цель этого вопроса и ответил совершенно искренне.
— Да, ты хороша Камилла… Ты олицетворение римской красавицы, олицетворение юности, грации и страсти. Никто не сможет остаться равнодушным возле тебя.
— В таком случае и он не останется равнодушным, — радостно вскрикнула молодая девушка, увлекаемая чувствами, разобраться в которых сама бы не смогла. — О, я сведу его с ума… Я околдую его так, что он забудет все на свете, кроме меня. И тогда я скажу ему… это я погубила твое царство, я отняла у тебя корону… Тогда он поймет, как умеют ненавидеть римлянки…
«На эту ненависть рассчитывать было бы опасно», думал Цетегус на пути в Равенну, куда он ехал предупредить Амаласунту о скором приезде вдовы и дочери Боэция. «По счастью, мне нужно немного времени. До тех пор, пока она успеет понять, что ненависть — родная сестра любви, многое свершится. Впрочем, на всякий случай, надо будет приглядывать за этой девочкой, да за ее матерью… Беда с женщинами. Они бывают прекрасными орудиями, но пользоваться ими надо умеючи, и никогда не забывать, что прекрасная змейка ежеминутно может обернуться против тебя и вонзить свои отравленные зубы в руку, направляющую ее против ее же врага… Да, хорошее орудие женщина, да ненадежное… Впрочем, все это не беда, пока имеются способы заменить в каждую данную минуту всякое орудие, ставшее негодным…»
Хорошо, что Рустициана не видела улыбки, скользнувшей по губам Цетегуса, не то бы она не имела ни одной спокойной минуты, зная, что находится не только сама, но и ее дочь, в руках этого безжалостного человека.
XIII
Наутро специальный гонец увозил в Равенну составленное Цетегусом письмо Рустицианы, в котором она в нескольких строках, полных благородной гордости, благодарила правительницу за приглашение вернуться ко двору, которое она, вдова Боэция, принимает ради восстановления чести погибших как доказательство роковой ошибки, стоившей жизни невинных.
Зная характер Амаласунты, Цетегус прекрасно понимал, что подобное письмо может только возвысить писавшую его в глазах правительницы. В то же время оно удовлетворяло гордость Рустицианы, опасавшейся, что ее возвращение в Равенну будет приписано унизительной просьбе о ее помиловании.
Спустя неделю, Камилла с матерью уже занимали тот самый павильон среди дворцовых садов Равенны, в которых они провели столько счастливых лет при жизни Боэция. Правительница приняла после долгой разлуки гордую патрицианку и ее прелестную дочь как старых друзей. Их сразу же окружили роскошь и комфорт. Целый штат невольников и невольниц был назначен для их обслуги. Камилле казалось иногда, что все прошлое было лишь сном, что отец сию минуту поднимется по мраморной лестнице на обвитую виноградом и розами террасу, возвращаясь из главного дворца, золоченые крыши которого виднелись вдали, между зелеными вершинами пальм, пиний и кипарисов.
Но вслед за тем воспоминание пережитых ужасов с новой силой воскресало в душе молодой девушки, и она снова клялась отомстить палачам любимого отца и деда, мысленно повторяя совет Цетегуса.
Опутать его любовью, чтобы погубить наверняка…
Между тем исполнение плана, придуманного префектом Рима, пришлось отложить по не зависящим от Камиллы причинам.
Аталарих опасно занемог, и Камилла, прожив около месяца в Равенне, еще ни разу с ним не встретилась. Только от придворных да от прислуги слышала она о беспокойстве преданных готов, опасающихся за жизнь юного государя.
О причинах его внезапной болезни не знали ничего достоверного. Одни говорили, что король, предпочитающий охотиться с небольшой свитой в окрестностях горного местечка Аретуция, простудился, напившись холодной воды из источника после утомительного перехода, другие шептались о неудавшемся покушении на жизнь монарха… Достоверно известно было лишь то, что Аталариха нашли без чувств возле горного ручья, и что этот обморок оказался началом опасного припадка наследственной болезни, унесшей в могилу его отца. Несколько дней подряд жизнь сына Амала-сунты висела на волоске, и старый Гильдебранд, оруженосец Теодорика, ставший военным воспитателем его внука, ходил мрачный и угрюмый, не удостаивая никого своим вниманием. Но через неделю лица сановных готов начали проясняться. Аталарих поправлялся… Все чаще слышала Камилла рассказы о беспримерном терпении и мужестве, с которыми он выносил жестокие страдания, о бесконечной доброте и кротости, с которыми он благодарил даже невольников за малейшую услугу.
В такие минуты гнев Камиллы, слишком часто уступающий место жалости, снова разгорался.
— Да, он добр, — повторяла она, сдвигая свои тонкие брови. — Он великодушен, а между тем он не заступился за моего бедного отца. Он такой же варвар, как и все готы… Они не знают сострадания и не достойны его…
Жгучее нетерЬение увидеть и приворожить Аталариха охватывало душу неопытной девушки, чистое сердце которой объясняло это нетерпение ненавистью и жаждой мести… Но не вражда заставляла биться ее сердце при воспоминании о том, как искусно были повторены на маленькой вилле близ Аретуции люби-мейшие места ее прогулок. Только любящее сердце способно было на такое деликатное внимание, на столь нежную заботу. Это Камилла понимала… Она знала, что Аталарих любит ее. Она же? Она собиралась заплатить за эту любовь изменой и предательством… Краска стыда выступила на бледных щеках Камиллы, и не скоро ей удалось успокоить себя повторением коварных советов и доводов Цетегуса, так пламенно и красноречиво призывавшего ее к мести за смерть отца и деда.
Вечные колебания и непрерывная борьба чувств не на шутку расстраивали молодую девушку. Она похудела и побледнела, не находя спокойствия днем и сна ночью.
Жаркие летние ночи были особенно тяжелы… Камиллу преследовали мрачные видения, от которых она просыпалась с криком ужаса.
Сегодня снова приснился ей страшный сон, превратившийся в мучительный кошмар.
Со стоном приподнялась Камилла на своей постели, расширенными глазами вглядываясь в темноту. Серебряный ночник, освещающий спальню, погас. Но сквозь закрытые ставни врывался бледный луч света. Протягиваясь тонкой полоской по мраморной мозаике пола.
