Елизавета I - Маргарет Джордж
Наконец поднялся Бэкон, чтобы свидетельствовать против Эссекса. Он уподобил лживые вопли Эссекса о том, что его хотят лишить жизни, спектаклю, который устроил Писистрат Афинский, нанеся сам себе удар ножом и затем войдя в город и заявив, что его жизни грозит опасность.
– Но это не извиняет вас. Каким образом, взяв советников королевы в заложники, вы намеревались защититься от этих людей – Рэли, Кобэма и Грея, – которые, по вашим словам, угрожали вам?
– Вы! – взорвался Эссекс. – Вы, насквозь лживый человечишка! А как же фальшивая переписка между мной и вашим братом, которую вы сфабриковали, чтобы произвести впечатление на королеву?
– Это чистая правда, – сокрушенно улыбнулся Бэкон. – Я готов был пойти на все, чтобы помочь вам заслужить благорасположение королевы. Я пекся о вашем благополучии куда более, нежели о своем собственном, и делал ради вас больше, чем ради себя самого. Но еще в ту пору, когда вы были верным слугой ее величества.
– Я всего лишь хотел просить королеву отстранить Сесила от дел.
– Неужели для этого нужны шпаги и насилие? Многие ли просители вооружены до зубов? Каким же глупцом надо быть, чтобы полагать, будто это можно расценить как нечто иное, чем неприкрытая измена?
Эссекс начал расклеиваться, как это обыкновенно происходило с ним под давлением.
– Сесил! Вы и Сесил! Он хочет посадить на престол испанскую инфанту, а вы с ним заодно! Когда я кричал на улицах, что корону продали испанцам, это был не плод моего воображения! От заслуживающего доверия советника мне известно, что Сесил заявлял, будто бы инфанта имеет ровно такие же права на английский престол, как и все прочие претенденты.
Повисла гробовая тишина, и Эссекс улыбнулся. Он произнес эти слова. На него смотрели каменные лица судей, присяжных и обвинителей. Затем послышался шелест тяжелой ткани, и из-за шторы наверху лестницы появился Роберт Сесил, который до сих пор ничем не обозначил своего присутствия.
Хромая, он спустился по ступеням и занял место напротив Эссекса, пронзив его взглядом. Высокий, одетый в черное, Эссекс молча смотрел на Сесила, который был более чем на голову его ниже.
Разъяренный, но, в отличие от Эссекса не утративший способности говорить холодно и спокойно, Сесил набросился на графа:
– Милорд Эссекс! Разница между вами и мной огромна. Я не могу соперничать с вами в остроумии – тут вы абсолютный победитель. В знатности я также отдаю вам первенство. Я не знатен, хоть и дворянин. И с оружием я обращаться не умею – тут у вас тоже передо мной преимущество; зато на моей стороне невиновность, совесть, истина и честность, которые защитят меня от скандала и злых языков, и перед этим судом я стою как человек честный, ваша же светлость – как преступник. – Он на миг умолк, чтобы перевести дух. – Бог мне свидетель, я любил вас и отдавал должное вашим достоинствам. И если бы я не видел, что ваше честолюбие толкает вас к узурпаторству, то на коленях бы молил ее величество пощадить вас, но вы – волк в овечьей шкуре. Слава Господу, теперь нам открылась ваша подлинная сущность!
Он покачал головой и договорил:
– Ах, милорд, будь в этом деле замешаны только вы один, ущерб был бы не столь велик. Но вы втянули в свои сети множество людей знатного и благородного происхождения, и кровь их взывает к отмщению против вас.
– Ах, мой дорогой секретарь, я благодарю Господа за мое унижение, что вы, расхрабрившись, явились сюда ораторствовать против меня! – передразнил его Эссекс.
Однако Сесил пропустил оскорбление мимо ушей.
– Кто из советников якобы передал вам мои слова об инфанте? – наседал он. – Назовите его, если осмелитесь. Если вы не назовете его имя, мы будем считать, что все это ваши выдумки.
– Ага! – торжествующе воскликнул Эссекс. – Саутгемптон тоже это слышал!
– Так кто это был? Назовите же нам его имя!
– Это был… комптроллер королевского двора сэр Уильям Ноллис.
– Вызовите его сюда, – приказал Бакхерст. – Я знаю, он отказался от участия в процессе, чтобы не свидетельствовать против родного племянника, но теперь ему придется явиться. Только не говорите, зачем мы его вызываем. Пусть ничего не подозревает о вопросе, на который ему предстоит ответить.
Заседание прервали до тех пор, пока в суд не привезли Ноллиса. Он предстал перед Бакхерстом, который подробно описал выдвинутые Эссексом обвинения в адрес Сесила и спросил, слышал ли тот, чтобы секретарь когда-либо высказывал подобные соображения.
Ноллис сделал глубокий вдох и принялся размышлять вслух:
– Да… он говорил об этом. Но… это имело отношение к чему-то иному. К чему-то иному. Что же это было? – Он мотнул головой, как будто хотел встряхнуть мысли в черепной коробке. – Ах да. Это было, когда тот иезуит написал свой трактат «Размышление о порядке престолонаследия». Сесил сказал, что с его стороны бессовестная дерзость утверждать, будто инфанта имеет точно такое же право унаследовать престол, как и все прочие претенденты.
– Именно так и сказал? Что иезуит был не прав, утверждая это?
– Если не ошибаюсь, он назвал это «неслыханной дерзостью».
– Ну вот все и прояснилось, – покачал головой Бакхерст. – Вы пребывали в заблуждении, лорд Эссекс. В заблуждении, которое создали себе добровольно.
В заседании сделали перерыв, и присяжные удалились для вынесения вердикта. Когда же они собрались вновь, то, поднявшись и один за другим прикладывая левую руку к правой стороне груди, произнесли:
– Виновны, милорд, в государственной измене.
Эссекс выслушал вердикт присяжных молча и попросил лишь снисхождения для Саутгемптона. Саутгемптон залился слезами и стал умолять пощадить его.
Бакхерст огласил приговор:
– Вас обоих вернут туда, откуда привели, где вам надлежит оставаться, сколько угодно будет ее величеству. Оттуда вас провезут на телеге через центр города к месту казни, где вас повесят за шею, потом еще заживо снимут, затем животы вам вскроют, вытащат внутренности и сожгут у вас перед глазами, после чего ваши тела будут четвертованы, а с вашими головами и членами поступят на усмотрение ее величества, и да смилостивится Господь над вашими душами.
Эссекс повел вокруг взглядом, по-прежнему стоя с высоко поднятой головой:
– Мне кажется весьма подобающим, что мои бедные члены, которые верно служили ее величеству в разных уголках мира, теперь наконец будут принесены в жертву, а с тем, что от них останется, поступят на усмотрение ее величества.
С этими словами он поклонился, взмахнув плащом.
Суд был ошеломлен его высокомерием и полным отсутствием раскаяния.
Узников вывели из зала, повернув палаческий топор острием в их сторону, и вернули в
