Елизавета I - Маргарет Джордж
Если под судебным процессом понималось установление вины или невиновности, то это был не судебный процесс, а слушания с целью определить степень виновности каждого из этих людей, а не то, виновны они или нет. Им дозволялось говорить и защищать себя, но слушания удовлетворяли необходимость представить и запротоколировать все факты и определить меру наказания. Таким образом, впоследствии кто угодно мог ознакомиться с материалами слушаний и понять, что произошло. В этом и заключалась их цель – собрать все факты и сделать их достоянием общественности.
Однако до суда необходимо было ее подготовить, и самым действенным способом это сделать было приказать всем проповедникам в государстве изложить обстоятельства дела в своих проповедях. Поскольку посещение церкви обязательно, большая часть народа о нем услышит.
Это было воскресенье, 15 февраля. В качестве меры предосторожности к собору Святого Павла, во дворе которого должны были произносить самую важную проповедь, отправили пять сотен солдат.
В понедельник капитана Томаса Ли судили в тюрьме Ньюгейт; во вторник он, как и полагалось государственному изменнику, был казнен в Тайберне через повешение, потрошение и четвертование. В то же самое время Тайный совет из Звездной палаты огласил обвинения участникам восстания. Граф Эссекс, граф Саутгемптон, граф Ратленд и лорд Сэндис обвинялись в подготовке заговора с целью низложить и умертвить королеву и свергнуть правительство.
В среду обвинители вносили в материалы дела последние штрихи. Я велела Фрэнсису Бэкону опустить все, что касалось престолонаследия, «Ричарда II» и низложения.
– Восстание говорит само за себя, – сказала я. – Нет нужды вдаваться в несущественные подробности.
– Но, мадам, мы упоминали обо всем этом в проповедях и в обвинительном заключении, – возразил он.
Я посмотрела на Бэкона. В последний раз я видела его несколько месяцев назад. В его лице, в выражении глаз и в залегших вокруг губ морщинах читалось напряжение.
– Фрэнсис, я понимаю, как тяжко все это вам дается. Нечасто человеку приходится готовить дело против своего бывшего друга. Хотя в политике ваши пути разошлись, дружба – дело иное. Любовь превыше политики. Думаю, мой отец всегда любил Томаса Мора, как, уверена, вы всегда будете любить Роберта Деверё. Видит Бог, его трудно не любить – это его и сгубило.
Некоторое время Фрэнсис стоял молча, сжимая в руках шляпу. Потом уголки его губ тронула слабая улыбка.
– Ваше величество, как всегда, мудры, – произнес он. – Но преданность моя всецело принадлежит вам, хотя я и оплакиваю судьбу своего друга.
– Я оплакиваю ее вместе с вами. Сами понимаете, почему я хочу избежать упоминаний о низложении. Зачем питать воображение людей? Образ намертво впечатывается в сознание. И с «Ричардом Вторым» то же самое. Он создает картину и сценарий чего-то расплывчатого. Измена… отречение… Это все вещи абстрактные. Но как только перед тобой это разыграли… оно становится возможным. В некотором смысле это уже произошло, и ты принял это, пока смотрел. – Я поднялась. – Как бы то ни было, впереди у нас суд. Ваша задача – доказать, что действия Эссекса были предумышленными. Если он безумен… это освобождает его от ответственности. Возможно, он ухнул в пучину безумия, однако он целиком и полностью отдавал себе отчет в своих действиях, когда бросил мне вызов, вступил в переговоры с О’Нилом, вопреки моему прямому приказу вернулся в Англию, собрал своих сторонников в Эссекс-хаусе и подстрекал их…
У меня перехватило дыхание. Перечисление всех его прегрешений привело меня в ярость.
– Сами понимаете, – заключила я.
– Да. К сожалению моему, понимаю.
– Как дела у вашего брата? – спросила я, меняя тему. – Как поживает Энтони?
– Его болезнь прогрессирует. Я боюсь, все это на нем отразится. Он может этого и не пережить.
– Мне очень жаль. Судьба Эссекса тронула многих и многих же увлекла за собой на дно. – Я посмотрела на Фрэнсиса. – Вы в их число не входите. Не корите себя за то, что отошли в сторону от этого обреченного человека. Нет греха в том, чтобы выжить.
Он легонько покачал головой:
– Благодарю ваше величество за понимание. Многим оно недоступно.
– Они жаждут провозгласить вас Иудой? Это примитивное понимание. Сопровождать предателя на его пути – не верность, а измена.
Я подумала об Эссексе, заключенном в Тауэр. Вот уж воистину, куда проще было бы, если бы он и впрямь был безумен. Безумцы видят все в ином свете, нежели мы. Он отказался от встреч со своими родными. Он отказался исповедоваться декану Нориджского собора, которого к нему послали. Он прогнал его, настаивая на своей невиновности.
Его невиновность… она существовала разве что в его сознании. Но его сознание было больно.
Роберт Сесил попросил меня об аудиенции, и я приняла его.
– Жена графа умоляет нас о помиловании, – сказал он. – Она стояла передо мной на коленях.
– Фрэнсис Уолсингем?
– Да. Я всегда считал ее брак политическим – после Сидни разве могло быть по-иному? Но она в отчаянии.
До чего же наивный народ эти мужчины. Филип Сидни!
– Сидни, возможно, был далеко не так хорош в постели, как Эссекс. Мужчины, которые посвящают сонеты кому-то, кроме своих жен, нередко живут исключительно в мире своих поэтических фантазий. А женщине нужно нечто большее. – Я рассмеялась. – Вы покраснели? Ох, Роберт, если вы снова надумаете жениться, придется вам расстаться с вашими возвышенными представлениями о женщинах. Нам нужен мужчина.
– Э-э-э… – Он кашлянул. – Так вы согласитесь принять ее?
Это будет нелегко. Я не могла помиловать ее мужа. Однако милосердие требовало от меня ее выслушать.
– Да, я ее приму.
Внезапно мне подумалось о Летиции. Она как воды в рот набрала. Ни прошений, ни писем, и это притом, что ее муж и сын в тюрьме и скоро должны предстать перед судом.
– А от матери Эссекса никаких прошений вы не получали?
Возможно, Сесил не обратил на них внимания.
– Нет, – сказал он. – Из Эссекс-хауса не было ни слова.
– А она сейчас там?
Возможно, она уехала обратно в Уонстед или в свое имение в Дрейтон-Бассетте.
– Судя по тому, что мне докладывают, она там.
Я согласилась принять Фрэнсис на следующий день. Она пришла в присутственный зал, и я увела ее в мои покои. Слуга закрыл за нами дверь и тактично удалился.
Фрэнсис стояла передо мной, вся в черном. Живот у
