Елизавета I - Маргарет Джордж
– Как церемониймейстер, приглашаю каждого взять по кусочку. Где-то в этой половине запечен боб, а в той – горошина. Пусть мужчины выбирают со стороны боба, а дамы – со стороны горошины. Правила вы все знаете: мужчина, которому попадется боб, становится Бобовым Королем, а дама – Гороховой Королевой. До конца вечера все должны делать то, что они вам прикажут. Все условности отменяются. Можете говорить с кем захотите, меняться местами, чтобы слуга становился хозяином, и наоборот. Предлагаю нашим досточтимым иностранным гостям вместе с нами насладиться этим английским обычаем. Ну а теперь, – он указал на пирог, положив рядом с половиной по ножу, – угощайтесь!
Началась суматоха – гости наперегонки ринулись резать пирог. Джон принес мне кусочек. Я кусала осторожно, но знала: он позаботился о том, чтобы горошина досталась не мне. Пусть сегодня кто-нибудь другой побудет королевой.
Некоторое время слышалось только сосредоточенное жевание. Потом Кэтрин ахнула:
– Вот она! Горошина у меня!
Она вскинула ее на ладони, чтобы все могли убедиться своими глазами.
– Значит, Кэтрин, сегодня вечером я подчиняюсь вам! – сказала я. – Дайте мне какое-нибудь задание!
Зал затих: все смотрели на нас в ожидании, что произойдет.
Кэтрин замялась. Она явно не ожидала, что роль Королевы достанется ей, и не успела заранее ничего придумать.
– Прочтите «Отче наш» задом наперед. На латыни!
– А можно мне записать слова на бумаге и потом прочитать их задом наперед?
Привыкшая удовлетворять все мои просьбы, она снова замялась.
– Нет, – наконец произнесла она, – это было бы слишком просто.
Под устремленными на меня взглядами всех гостей я попыталась мысленно записать слова молитвы, представить их и прочитать задом наперед.
– Malo-a-nos libera sed, – произнесла я, запинаясь. – Tentationem in inducas nos ne et.
Я добралась до «nobis da quotidianum» – «хлеб наш насущный даждь нам днесь», прежде чем безнадежно запутаться и, рассмеявшись, остановиться.
– Это нечестно! – воскликнул Харингтон. – Мы не используем латынь в богослужениях уже больше сорока лет. Кто вообще это помнит?
– С Цицероном у меня вышло бы лучше, – признала я.
– Да, но сегодня выбирать вы не можете! – заявила Кэтрин и, развернувшись, принялась искать в числе гостей новую жертву.
Несколько минут спустя в другом конце зала послышался вскрик. Молодой мужчина с удивленным видом держал в руке боб. Он покрутил его в пальцах, как будто не мог до конца поверить.
– Ага! – воскликнул Харингтон, бросаясь к нему. – Сегодня вы будете править над нами всеми! – И, опустившись на колено, произнес: – Ваш покорный слуга, сэр!
– Кем из героев сегодняшнего представления вы хотели бы быть? – спросил молодой человек.
– Шутом, – сказал Джон. – Его песня завершает пьесу.
– Тогда спойте нам, – потребовал Бобовый Король.
Даже знай он Харингтона, он не смог бы выбрать для него более неподходящего задания. Бедняга был начисто лишен музыкального слуха и не способен пропеть даже настолько простенькую песенку, как «Красотка Энни», не фальшивя. Покраснев, он разразился непристойной частушкой про мельникову дочку.
Все захлопали и заулюлюкали, и вскоре в зале творилось нечто невообразимое в любой другой день: солдаты жеманно прикладывались к крохотным рюмочкам, женщины во все горло декламировали скабрезные стихи, лакеи распивали вино и отказывались наливать его кому-либо еще, дети, которым, вообще-то, давным-давно пора было спать, носились по залу как угорелые, переворачивая столы, и никто их не одергивал.
Бобовый Король развлекался на славу, раздавая окружающим задания, а сам в это время набивал живот сладостями и кубок за кубком поглощал разнообразные вина.
– Говорят, от этого потом бывает плохо, – сказал он. – Но сегодня никакие правила не действует, а это значит, что я могу объедаться и мешать что угодно с чем угодно, сколько мне вздумается.
– Я бы на вашем месте не была в этом уверена, – заметила я. – Думаю, с законами природы мы пока ничего сделать не можем.
Он сощурился. Вино явно оказывало на него совершенно обычное действие.
– Волосы у вас красные, как петушиный гребень, – бухнул он. – Пожалуй, прикажу-ка я вам кукарекать.
Он икнул.
– Кукарекайте!
Я запрокинула голову и издала подобие петушиного кукареканья. Гости захлопали. Потом кто-то подошел к Бобовому Королю и спросил:
– А что ваш брат? Почему он не здесь? Неужели ему не интересно было посмотреть на представление?
– Он сидит и строчит. Ему нужно что-то дописать к следующей среде.
Я задалась вопросом, что это за молодой человек. Я определенно где-то уже его видела, но никак не могла сообразить, где именно. Я рылась в памяти, пока наконец не вспомнила: он играл в спектакле. Тот самый смуглый молодой человек, который привлек мое внимание.
– Как зовут вашего брата? – спросила я. – И вас тоже, если уж на то пошло. Вы член труппы?
– Нет, я не член никакой труппы, но готов играть с любой, которая согласится меня принять. В наше время сложно найти работу.
– Мне кажется, вы подошли бы на множество ролей, – сказала я.
Это была чистая правда. Он мог сыграть красивого, а мог – невзрачного, застенчивого, наглого, сильного или слабого. С его внешностью он, казалось, способен был преобразиться в кого угодно.
– Как, вы сказали, ваше имя?
– Эдмунд. Эдмунд Шекспир.
Теперь я поняла. Его брат – автор сегодняшней пьесы.
– Я знакома с вашим братом, – сказала я. – Он пользуется популярностью как в театре, так и при дворе.
– Да, я знаю. Он всегда был щедр со мной, но я стараюсь не злоупотреблять его великодушием. Когда он уехал из Стратфорда, мне минуло всего семь, так что в каком-то смысле мы с ним были чужими людьми.
– Такое случается.
Как случилось со мной и моей старшей сестрой.
– Вы не знаете, каково это, когда твой старший брат так знаменит, к тому же на том же поприще. Мне никогда не удастся вырваться из его тени, но я намерен продолжать играть. Ничто другое меня не привлекает. Но куда бы я ни посмотрел, повсюду он!
– Зависть разъедает душу, – сказала я. – Попытайтесь не дать ей завладеть вами, в противном случае она вас искалечит.
– Вам-то откуда знать?
Поистине, это была ночь откровенных разговоров.
– Вы совсем еще молоды, иначе не задали бы такой вопрос, – рассмеялась я. – Я прекрасно знаю, каково это – идти по стопам человека, чьи успехи были столь велики, что стали легендой. В конце концов, я дочь короля Генриха Восьмого.
– Ох! – Он зажал рот ладонью. – Ох, прошу вас, простите меня!
– Мой дорогой Эдмунд, этой ночью любой человек может открыто говорить все, что думает. И я говорю вам: в вашем возрасте я и помыслить не могла, что достигну хотя бы одной десятой
