Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
– А! Ксендз-епископ, – воскликнул он, – вы прибыли слишком поздно, мы все уже под хмелем и к нам теперь подстроиться трудно.
– Но я пришёл по важному делу, – прервал епископ, – я хотел бы его сдать кому-нибудь, помогите мне, прошу.
– Знаю, знаю, – отпарировал Жевуский, – но не вижу, кого бы мог порекомендовать, все пьяны, даже Нарбут.
Он поднялся на цыпочках, ища глазами. Красинский стоял почти в отчаянии. Затем князь-воевода, который держал в руках против света маленькую рюмку и любовался янтарным цветом вина, которое в нём содержалось, случайно разглядел стоящего напротив него епископа и живо задвигался. При каждом его движении бдительные телохранители вставали со стульев, беспокойно спрашивая, что прикажет.
– Ничего, оставьте его в покое, я должен идти.
Широко расступились, а Радзивилл энергичней и поспешней, чем можно было ожидать после долгого пира, подошёл к епископу, который шёл ему навстречу.
Он взял его под руку.
Тут же был затемнённый кабинет, который освещала только одна алебастровая лампа. Не было в нём никого, кроме конюшего Моравского, который дремал.
– Ну что, пане коханку? Что? – начал князь. – Чего они хотят? Стёкла из окна или кафель из печи?
– Мы ещё не знаем, – сказал епископ, – но в конце концов мы имеем обещание, что завтра они принесут мне свои требования, куда князь будет милостив послать кого-нибудь от себя, чтобы мог договориться.
– Это так легко, – пробормотал князь и на минуту задумался. – Это разные взгляды. Трибунала в их руки отдать не могу. Преобладание должно быть со мной, но неприятных мне людей я могу принести в жертву. Русских не хочу иметь на своей шее, а Пучков мне сено и овёс может проесть. Если бы биться с саксонцами и немцами, это ещё полбеды, но со своими… В конце концов что-то им уступлю, но цыц, цыц!
Князь приложил палец к губам.
– В каком же они расположении?
Епископ сделал гримасу.
– Князь-канцлер твёрд, – сказал он.
– Чем слабее будет, тем сильнее затвердеет, – вставил воевода.
– Кого вы пошлёте? – спросил Красинский.
Воевода погрузил взгляд в пол, словно на нём кого-то искал.
– На узелке, пожалуй, потяну, – сказал он, – сам не знаю. Посмотрю.
Красинский уже не настаивал, несколько раз повторил час и место, назначенное в монастыре.
– Что вы думате? Будет что из этого? – спросил князь.
– Это зависит от вас, ваша светлость. Ежели есть добрая воля сохранить мир.
На это ответа не было, Радзивилл вздохнул, приказал себе и епископу принести по бокалу старого вина, вытер пот со лба и, сев на канапе, бормоча что-то, уснул.
Красинский, который всё ещё считал, что он глубоко задумался и готовился отвечать, остолбенел. Подозревал его в притворстве, но тот был очень искренним; князь храпел и, опустившись на подлокотник сидения, почивал после дневных трудов.
Епископу ничего не оставалось, как потихоньку удалиться, потому что скорого пробуждения нечего было ожидать.
Он вышел сильно раздосадованный этой неудачей. На пороге встретил его молодой Жевуский.
– Не могу ни сам князю сон прервать, – сказал он ему, – ни ждать, пока проснётся. Час поздний. Будьте любезны завтра напомнить воеводе о нашем с ним разговоре и просите, чтобы сдержал мне слово, ежели обо всём не забудет.
– Об этом не бойтесь, – сказал Жевуский, – если захочет помнить, будет, не ему надо напоминать.
Красинский уже хотел удалиться, когда любопытные, которые его поджидали, приблизились и окружили его.
Все хотели узнать, чем всё-таки закончатся эти военные приготовления. Никто, по-видимому, не желал катастрофы и гражданской войны. Епископ смог успокоить их, сказав, что ни в ком не видел излишнего стремления воевать.
– Наш князь, – отозвался Нарбут, – на братскую кровь также не наступает, но охраняет Радзивилловскую честь и целиком её должен консервировать. Не нужно доводить его до крайности. Против него готовят позорные манифесты, это известно, в которых делают его тираном, злоупотребляющим законами. Эти листовки ходят уже из рук в руки; дай Боже, чтобы он не узнал о них, потому что те, кто их писали, заплатят за чернила кровью.
– Ничего о них не знаю, – ответил епископ.
Рдултовский оглянулся вокруг, медленно и осторожно доставая из кармана свиток бумаги.
Сосредоточились около него, наступила тишина. Жевуский побежал убедиться, что воевода спит.
Рдултовский держал целиком густо исписанный листок, на который отовсюду сбегались взгляды, прочитал из него несколько отрывков, касающихся больше мечника, чем воеводы, якобы своим поведением доказывающего презрение ко всевозможным законам, где его делали Катилиной и непослушным его величеству королю и Речи Посполитой. Однако он вскоре сдержался, видя возмущение приятелей воеводы и опасаясь, как бы у него не вырвали манифест, спрятал его глубоко за жупан спереди.
Некоторые из господ почти отрезвели от впечатления, какое произвели на них фрагменты манифеста. Угрожали, желая узнать имя автора, а Рдултовский добавил:
– Если бы это дошло до ведома князя, не склонило бы его, наверное, к уступкам, но побудило к мести.
– Он заткнул бы ему рот этой бумагой! – воскликнул Войнилович. – Пока бы его собстенная нечестность не задушила.
Так начали выкрикивать, что наконец и сон воеводы прервали.
Он встал, потирая глаза и спрашивая о причине этого шума, но о ней не рассказали, приписывая шум отличному вину, которое обычно так шумит, когда попадает в добрые головы.
Это пиршество, может быть, окончилось бы сном, если бы воевода, чувствуя себя после короткого отдыха отрезвевшим, не пожелал de noviter repertis начать возлияния из другой бочки.
Отправили приказ, чтобы на стол принесли новые графины, к которым потребовали новой закуски, так что служба заново должна была накрывать и ставить полдник.
Эту лёгкую закуску, кроме ветчины, водок, пряников, сладостей, для более важных желудков, должны были обеспечивать фундаментальные блюда телячьего и бараньего жаркого, зраз и бигосов, которые приветствовали громкими аплодисментами.
Князю это напоминало охоту и завтрак в лесу, отсюда сразу завязался разговор о последнем медведе, замеченном в Налибоках, который содрал на голове кожу псарю, но здоровый холоп поправился; только что более толстую шапку должен был использовать.
Посыпались охотничьи анекдоты, которые на какое-то время позволяли забыть о канцлере, о Чарторыйских, о всяких досадах.
Ничего удивительного, что при бигосе и новых рюмках на перекусе время прошло незаметно, так что колокола в монастырях звонили на заутреню, когда князь пошёл в кровать.
Из гостей значительнейшая часть, не разъезжаясь по домам, разместилась в кардиналии как могла. В зале набросали сено и солому, в покоях были использованы канапе и кресла. Молодой Жевуский, который взял на себя напомнить князю-воеводе, что послов
