Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Приятели советовали ему, чтобы лучше укротил своё любопытство и ждал результата отдельно, потому что опасались, как бы чем-нибудь раздражённый, он не вырвался из укрытия и всего своим нетерпением не испортил.
– Но что же, пане коханку, – сказал он, – вы понимаете, что я такой горячка! Меня это не охлаждает, не греет. Я знаю заранее, что из этого ничего не будет.
Уполномоченные от Чарторыйских должны были тогда прибыть в три часа и для их приёма всё было так готово, чтобы ничего не выдало, что там должно было происходить что-то необыкновеное. Поэтому люди ходили, стягивали стражу, приезжали гости, входили и выходили многочисленные Радзивилловские клиенты.
Епископ Красинский и каштелян Бжостовский ожидали уже с час, а на лице епископа легко было узреть, что был неизмеримо рад полученному результату своих усилий и себе приписывал такой многообещающий мир.
Князь также дремал на своём месте, прикрытый шторкой, которая маскировала открытые двери. Рядом с ним стоял, назначенный для посылок, молодой Ожешко, придворный, который был в этот день на службе.
Пробило три часа.
На улице было оживление, а перед кардиналией такая давка, что прибывающих, которых ожидали в любую минуту, в толпе не могли бы узнать. Догадывались также, что открыто они показываться не захотят.
Тогда ждали, нетерпеливо. На башне пробило первую четверть, Радзивилл велел немного приоткрыть шторку.
– Никого нет!
Никого не было. Вошёл подкоморий Нетышка, который имел к воеводе частное дело, а о съезде вовсе не знал. Его пришлось спрятать за шторой, чтобы не испугал гостей.
Чтобы освежить рты посредникам, Рдулковский предложил приказать принести вина. Князь только что-то пробормотал.
Епископ Каменецкий, очень живого темперамента, постоянно краснея и бледнея, смотрел на часы, и зубы его сжимались от гнева, который он подавлял в себе.
Малейшее движение, шелест обращали глаза всех на двери, которые до сих пор были неподвижны. Князь посмеивался над Нетышкой.
Следующие четверть часа показались веком. Бжостовский, на вид спокойный, сидел у окна и смотрел на улицу, с отлично деланным равнодушием. Красинскому, если бы даже хотел, этой холодности сыграть бы не удалось. Не скрывал темперамента, а так как он посвятил этим переговорам много времени и труда, намёк на сомнения в эффективности его стараний привёл его в невыразимое раздражение и почти гнев.
Ему казалось, что место было выбрано по обоюдному согласию и что прибытие не должно было быть предметом сомнений. Он взглянул на товарища, который равнодушно забавлялся шнурком от чашки.
Он приблизился к каштеляну.
– Половина четвёртого! – шепнул он.
– Половина четвёртого! – подтвердил Бжостовский. – Le quart d'heure de grace миновал, и un quart d'heure de disgrace. Что же будет дальше?
– Всё-таки de bonne ou mauvaise grace в конце концов прибудут, – сказал каштелян.
– И я так думаю, – добавил епископ.
На улице что-то застучало, оба выглянули. Огромный Радзивилловский фургон, запряжённый четырьмя бахматами, высоко нагруженный, въезжал в кардиналию.
За шторками послышался грубый голос князя-воеводы, прерываемый смехом. Епископ Красинский, который на месте устоять не мог, поспешил к князю-воеводе. Он изучал его глазами, на румяном лице князя не было ни малейшего признака возмущения или нетерпения.
– Такой день для охоты потерять меж четырёх стен на стульчике, в комнате – это грех! – пробормотал князь. – Пане ксендз-епископ, вы не можете этого оценить, потому что вы мыслитель, а не охотник, но я…
Дверь в первый покой открылась. Красинский поспешил посмотреть, кто пришёл. Придворные князя вносили бутылки и рюмки и расставляли их на большом столе.
Впрочем, никого не было. С улицы доходил тот же гул, состоявший из испуганных голосов и шёрохов, скрипа колёс, хлопанья кнутов, ржания кноей, лая собак, открывания несмазанных дверей, трения о неровную брусчатку тяжёлых колёс. Издалека доходил тонкий голосок какого-то колокольчика, который пищал как птичка в шумном лесу.
На пороге показался огромный гайдук, который головой почти достигал верхнего косяка. На нём был известный цвет Чарторыйских. Он медленно оглядел залу и, увидев епископа, которого в жизни не видел, но знал по описанию, приблизился к нему с поклоном, держа в руке карточку.
Красинский живо вырвал у него её и читал, читал и вычитывал. Он в гневе передёрнул плечами.
– Подождите ответ.
Гайдук вышел, поклонившись.
Епископ уже стоял за шторкой.
– Очень прошу у вас прощения, князь, – воскликнул он, – я не виноват. Мы договорились о кардиналии, а от Мороховского, секретаря Флеминга, я получил письмо, что нас ожидают у него.
– У Флеминга? – спросил воевода.
Последовало молчание.
– Езжайте к Флемингу, – сказал князь.
– С кем?
– Одни, пане коханку.
– Какая от этого польза?
– Ну, никакая, – сказал князь, – и собрание у меня ни к чему бы не пригодилось, но я всегда рад гостям.
Епископ был раздражён.
– Ваша светлость, поговорим серьёзно, кого вы назначаете от себя?
– Никого, никого, ксендз-епископ, – произнёс воевода, – хотят вести переговоры, пусть пришлют дипломата, я не думаю вести переговоры.
– Но вы согласились на это, князь! – воскликнул в отчаянии епископ.
– Я согласился слушать, голубчик, буду слушать терпеливо.
Сказав это, князь улыбнулся.
Красинский потерял терпение.
– Умоляю вас, пане воевода, давайте предотвратим напрасное кровопролитие, назначьте, князь, как обещали!
– Но из моих к ним никто не поедет, и я не могу искать переговоров, потому что в них не нуждаюсь, я соглашаюсь только на то, что предложения выслушаю.
За князем послышались голоса.
Одни энергично брали сторону Радзивилла, а другие Красинского.
Князь молчал, глядя вокруг.
– Ежели непременно нужно делать уступки, – сказал он, – пошлю им Шишлу и Дружбацого.
– Ну ладно, лишь бы имели полномочия князя, – воскликнул епископ.
Были это придворные князя-воеводы, которые обычно ездили при его карете.
Пробило четверть пятого.
Измученный и отчаявшийся епископ начал, ломая руки, нажимать на князя, который молчал, опустив голову. Все вокруг начали возвышать голос и никого уже услышать было невозможно.
Бжостовский встал у окна и, казалось, собирается отъехать ни с чем.
– Не вижу иного средства, – вырвался Красинский, – только сам, пожалуй, встану к князю канцлеру. Еду к нему за…
Князь Иероним задвигался, как будто он также хотел сделать какой-нибудь шаг, но взгляд воеводы его сдержал.
Радзивилл с равнодушной гордостью уже даже не смотрел на епископа. Казалось, переговоры его не интересуют, когда от Флеминга пришла новая карточка.
Со стороны князя наставивали его приятели, уставший воевода начал смягчаться.
– Езжайте, мой ксендз-епископ, – сказал он, – и скажите, что я им уступаю первый шаг, пусть говорят, что хотят, чем их могу удовлетворить. Я ни от кого ничего не требую, потому что имею за собой legalitatem, а они ссорятся. Как капризным детям, чтобы не
