Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
В городе в течение этого времени предшествующего въезда князя-воеводы и открытия Трибунала состояние было такое, что об ассамблеях, забавах и ужинах нечего было и думать.
Лязг оружия заглушал музыку, умы были раздражены, люди были заняты важнейшими делами, и женщинам, которые выбрались в столицу на Трибунал, очень не повезло. Жизнь была невыносима. С утра несколько часов занимало богослужение, но потом, было нечего делать. Некоторые из дам, имеющих экипажи, ехали рассматривать лагеря или в магазины за покупками.
Наносили друг другу визиты, жалуясь, заезжали на кофе и полдник, а мужчины летали, навещая своих знакомых и разнося слухи.
Публичного места, где бы могло собраться более многочисленное общество, не было.
А оттого, что женщины разделяли чувства мужей и братьев, хоть бы сблизились друг с другом, пожалуй, развлекались бы острыми упрёками в адрес друг друга.
В более значительных семьях, как Радзивиллы, Сапеги, Любомирские, Массальские, Потии, Огинские, Прозоры, вечерами дома были открыты, забегал туда, кто хотел, каждому были рады, потому что каждый что-то приносил с собой, правду или ложь.
Таких посредников, которые, переезжая с места на место, невольно или добровольно служили для интриг, было достаточно. К ним смело также можно было причислить и пана Клеменса Толочко, потому что, хоть был старым и более серьёзным, также обходил дома и получал информацию, как другие.
Буйвид тоже крутился, особенно около Радзивиллов и Массальских.
У пани стражниковой, которая не имела большого дома, её общество не собиралось в большом количестве, но вечером всегда кто-нибудь был, и женщина не скучала.
Панна Аньела, которой в этой атмосфере старых по большей части людей или простачков было душно, сидела молча в углу. Для общества имела только панну Антонина Шкларская, которую ей подобрала мать.
Шкларская, достаточно богатая, но очень некрасивая, была уже старой девой. Сирота, не имея близких родственников, она чаще всего пребывала у приятелей, не будучи никому втягость, потому что любила быть деятельной, мастерски владела языком и имела отличное настроение. Её объединяли со стражниковой одинаковые понятия, ненависть к французишне, любовь к старому обычаю.
Одевалась Шкларская по-старомодному, чудно, ходила в немодных уже контушах, а роговки и роброны никогда не надевала. Это было особенное явление, но так как её уважали за доброе сердце, и знали по добрым поступкам, много ей прощали, что другим бы не прошло.
Шкларской было около сорока лет и сама уже говорила о себе, что, пожалуй, замуж не выйдет.
Щербатая, конопатая, с маленькими глазками, с широкими и толстыми губами, маленьким задранным носиком, широким и выступающим подбородком, очень некрасивая, несмотря на это, она имела что-то в выражении лица, в улыбке, что её делало сносной. Если бы чудно не одевалась, не покрывалась жёлтыми и красными кокардами, много бы на этом приобрела.
Когда женщины советовали ей что-то косательно одежды, она отвечала:
– Я одеваюсь для себя, не для людей, оставьте в покое, мне это нравится и квиты!
Разумеется, что Шкларская держалась с Радзивиллами.
– Чарторыйские и Флеминги нанесут нам немчизну. Немчизна и французишна это всё одно… это зараза.
Будучи вовлечена во все проекты стражниковой, она хотела заполучить Аньелу для Буйвида.
Она была противна девушке, потому что казалась ей смешной, но среди этой торжественной скуки, какая её окружала, была по крайней мере забавной, и это привлекло к ней панну Аньелу. Но большой помощью матери она не могла быть, потому что реального влияние ни на мгновение иметь не могла. Когда становилась в защиту старого обычая, стражниковна, не споря, замыкалась в молчании.
Тем временем решение – затягивалось. Толочко, имея в этом понемногу свой расчёт и стараясь приумножить гостей гетмановой, которая любила, чтобы вокруг неё крутились и шутили, хотел уговорить стражникову навестить соседку гетманову.
– Оставьте же меня, пан ротмистр, в святом покое! Что я там буду делать? Все эти восковые куклы болтают по-французски, а я этого языка не знаю и знать не хочу. Буду сидеть, как нарисованная.
– Всё же там и говорящих по-польски много найдётся, – говорил Толочко.
– Без меня, пожалуй, обойдётся, – сказала стражникова, – не хочу, чтобы Аньела привыкала к этому обществу.
– Я знаю, что пани гетманова была бы рада стражниковой, которую очень уважает.
Коишевская пожала плечами.
– Мне мой крупник с гуской больше по вкусу, чем её тефтели.
На этом кончилась первая попытка.
Они встретились потом в дверях костёла и гетманова поздоровалась со стражниковой именем соседки, приглашая её к себе. Коишевская поблагодарила вежливо, но холодно, что-то неразборчиво процедив сквозь зубы.
Высланное позже через придворного формальное приглашение также не помогло. Стражникова отговорилась болезнью.
– Я знаю, о чём у бабы речь, – сказала она Шкларской. – Знают, что у Аньелы будет приданое, и, наверное, какого-нибудь своего клиента хотят ей сосватать. Старая штука, но я их знаю, и моей дочкой никому не дам распоряжаться.
* * *
Неутомимым усилиям ксендза-епископа Каменецкого удалось наконец Радзивилловских приятелей, а через них самого князя склонить к примирению с Чарторыйскими.
С обеих сторон они дали согласие на эту попытку, уверяя, что она ни к чему не приведёт. Хотя из уважения к королю они готовы попробовать. Никто ничем связывать себя не хотел, так, чтобы в любое время под самым простым предлогом мог порвать договор и отступить.
Объезжая всех, епископ Красинский мог теперь убедиться, что те, кто были вместе и держались кучкой, не обязательно были друг с другом так связаны, как казалось. Во многих вещах Великого Литовского гетмана Массальского было трудно понять, а двоюродного брата князя-воеводы Радзивилла, польного гетмана Сапегу, на первый взгляд находящегося в партии Радзивилла, также подозревали, что жена его остужает.
Князь-канцлер обещал послать от себя кого-нибудь для переговоров, но смеялся и пожимал плечами. «Пусть поболтают, – говорил он, – чем это повредит, proba frei, князь-епископ».
Дошло до выбора места, где бы на нейтральной территории могли найти друг друга уполномоченные. Ксендзу Красинскому показалось подходящим пригласить в Радзивилловскую кардиналию. Это было обширное здание, в самом центре города, расположенное около костёла Св. Иоанна. В нём с залой для заседаний и с отдельными покоями для побочных переговоров на стороне проблем не было. Никто не спорил, назначили день и час, и хотя это должно было происходить priwatim и потихоньку, князь-воевода не преминул приказать, чтобы его двор и челядь выступили превосходно.
Сам же, не желая лично принимать участия в переговорах, он обеспечил только себе уголок в большой зале внизу, чтобы была
