Презумпция вины - Анна Бабина
Вошла Зоя с аккуратной стопочкой постельного белья, проследила Нинин взгляд:
– Красивые они, правда?
– Ты на Зою похожа. Недаром тебя так назвали.
– Когда мы пришли с папой… – Зоя запнулась. – Ну, перед тем как бабушку Лиду в больницу забрали… она лежала на кровати и не отзывалась уже ни на имя, ни на что. Мы вызвали скорую и сели ждать. Полчаса, час… Грипп был по городу, никто к нам не ехал. И папа попросил тогда: «Встань посмотри, а то я боюсь». Так и сказал – совсем на него не похоже. Я подошла к бабушке – у меня еще косы были заплетены почему-то – и она привстала на кровати, вот так, на руки дрожащие оперлась и говорит: «О, Зойка пришла. Уходим». Я не поняла сначала… а потом поняла. Она думала, что я – та Зоя.
Староуральск, 2017
«До весны дотяну, чтобы кóпалям легче было», – говорила бабушка Лида.
Не сдержала слова – второй и последний раз в жизни.
Подобравшись, смерть прыгнула на нее в ноябре, роковом для сердечников и стариков.
Голос в трубке съежился, осип: «Птичка вчера стучалась, Нин. До весны еще долго».
Слишком долго.
Накануне приснилось: бабушка умерла. Во сне Нина отдыхала на далеком солнечном острове, когда пришло сообщение: «Бабушка умерла». Без подписи. С незнакомого номера. И закрутилось: не было билетов, потом самолеты не взлетали из-за песчаной бури, Нина бегала по острову несчастная, в одном купальнике, и умоляла рыбаков перевезти ее через океан. Один сумасшедший согласился. Они сели в лодчонку, оттолкнулись от берега и поплыли. Вместо сумки у Нины был кокос, и она никак не могла придумать, что скажет пограничникам по поводу паспорта. Потом небо потемнело, море заволновалось, и вода стала хлестать ее по щекам. Заплакала: не доплыву.
Димка тормошил ее: «Нин, ты кричишь, проснись».
Рассказала ему сон – говорят, так надо, чтоб не сбылся.
«Это к долгой жизни, как похоронка на живого», – зевнул, обнял, уснул.
Нине не спалось.
Дядя Вова, Зоин отец, позвонил утром понедельника, сказал коротко: «Мама плоха, приезжай». Нина, обложенная бумагами в коридоре суда, уставилась в одну строчку: «Полагаю необходимым обратить внимание на недобросовестность оппонента и злоупотребление им процессуальными правами».
Кто?
Что?
В виске стучало. Как та бабушкина птичка.
Зимой под окнами, в сквере Зои Чугуевой, все кусты обсажены синицами.
По утрам синицы просили пить-пить-пить, но стучаться не стучались. Никогда.
Суеверия.
Самолет летел слишком медленно.
Встречный ветер мешал.
Земля вращалась в том же направлении.
Облачность.
Дополнительный круг.
Когда Нина взлетала в Пулково, бабушка Лида еще обитала на земле. Когда самолет тяжело опустился на взлетку в Нижнем Бабино, – уже нет.
Во время снижения в плотной молочной пелене что-то вспыхнуло. Наверное, навигационный огонек. Нечему больше.
Они просто поменялись местами: Нина – на землю, бабушка – в небо.
Хоронили в лютый мороз.
Автобус вез их из церкви через неподвижный город. Столбы дыма над трубами ТЭЦ, заваленные снегом машины, вереница трамваев, остановленных застрявшей поперек путей маленькой красной машинкой, – все замерло чудовищным стоп-кадром.
Потом еще долго тащились по кладбищу, самому большому в Европе, – очередное сомнительное достижение Староуральска. Проспекты, улочки, цыганские склепы, массивные черные плиты с портретами в полный рост, ржавые пирамидки со звездами, кресты, кресты, кресты – настоящий город мертвых.
Зоя выпрыгнула из автобуса первой и потрусила туда, где посреди белого поля рыжела заплатка могилы, – замерзла, думала отогреться на ходу. Не отогреешься, на кладбище всегда холодно.
«Нельзя! Поперед гроба нельзя!» – заорал кто-то из кóпалей.
Новые участки продувало насквозь во все стороны. Белое поле, вспученное могильными холмиками, ни деревца – одни кресты.
Черный кружевной шарфик, едва державший буйные Зоины кудри, припылило снегом. Сама она залилась костяной бледностью, губы посинели. Отец попытался надеть на нее капюшон, но она оттолкнула его руки.
Гроб был большой, тяжелый, слишком большой для бабушки Лиды. Для тела бабушки Лиды. Поэтому, наверное, и не влез в могилу.
Кóпали пытались и так и сяк – Нина закрывала глаза, с ужасом представляя, что сейчас уронят, – и не смогли; тихо выругавшись, один побежал в сторожку за ломом, другой начал выворачивать из земли какие-то трубы.
«Не хочет, не хочет Лидуша… Рано, рано ей, чуть-чуть не дожила до девяноста…» – запричитала Нелли Ильинична, единственная не из Чугуевых, кто пришел проводить бабушку.
Ксения легонько пританцовывала на месте – на ногах у нее были кроссовки, и, пробираясь к могиле, она, похоже, зачерпнула снега. Нина посмотрела на нее удивленно: «Зачем кроссовки? Знала же, куда идем… – И вспышкой: – А что, если у нее больше ничего нет? Что, если ей просто нечего обуть? А бабушке, бабушке под уродливые ритуальные туфли надели носки? У нее всегда мерзли ноги… Как она останется тут, в таком холоде? Мы сейчас уедем, сядем в тепле, кисель-блины-разговоры, а она будет лежать тут одна. Она не любила морозы, всегда куталась, зажигала газ на кухне, пила горячее… И будет лежать в земле… Одна. Я уехала от нее. А теперь она – от меня. Насовсем. Почему я не взяла с собой Диму, почему? Так холодно, так страшно, и все совсем чужие».
Наползала вечерняя синева.
Начиналась поземка, ее тюлевые складки обметали холмики и кресты.
Ксения поводила сухими воспаленными глазами.
Не плакалось и Нине.
Зою обнимал отец: она спрятала лицо в его куртку.
Кóпали долбили мерзлую землю, расширяли могилу.
«Пустыня ширится».
Гроб опустили наконец, и комья мерзлой земли застучали в крышку.
«Не разбудят. Поздно».
«Упокой, господи», – шептала Нелли Ильинична.
Далеко в стороне в деревьях застонала птица.
Часть 4
Младшая, Зоя
Староуральск, 2017
– Какое у вас имя, – меж бумаг вспыхнуло массивное золотое кольцо, – редкое для вашего поколения.
– Это в честь бабушки.
– Зоя Владимировна, распишитесь здесь. Вы понимаете, что этой доверенностью даете своему отцу Владимиру Михайловичу Чугуеву право распоряжаться принадлежащей вам на праве собственности квартирой по адресу: Староуральск, сквер Зои Чугуевой, дом 2? Ой, да вы полная тезка… тоже Зоя, тоже Чугуева… Специально так?
– Совпадение.
– Люблю такие совпадения… о чем бишь я? Даете право распоряжаться… В том числе наделяете его правом продать квартиру?
– Да, понимаю.
Серебристый набалдашник ручки взлетел над гербовой бумагой.
– С вас тысяча пятьсот рублей. Наличными? Ага, минуту, Настенька, разбей тысячу пополам из кассы. Ага. Не обязательно по сотне. Спасибо.
– Все?
– Нет, еще в реестре нужно расписаться. Две минуты.
– Зой, я выйду покурить? – отец просунул голову в дверь.
– Погоди, я уже закончила.
Когда Зоя вышла из кабинета, отец, беззвучно матерясь, пытался заставить кофейный автомат принять смятую сотню. Пальцы его дрожали.
– Вот видишь, я, оказывается, и вообще не был нужен! Только паспорт.
– Ты же все равно не работаешь. – Зоя вынула из отцовской руки купюру и приложила к аппарату банковскую карточку. – Забери деньги.
– Не буду! – заупрямился. – Ты же заплатила за кофе.
– А ты не работаешь.
– Третий раз еще мне напомни об этом, – отец развернулся и вышел из конторы, оставив стаканчик в автомате.
Нашла его на скамейке возле молчащего фонтана.
– Возьми кофе и не дуйся. Я ведь не хотела тебя обидеть.
– Как мать? – спросил, не поднимая глаз.
– Нормально. Они отдыхать улетели.
– В Турцию?
– Не знаю.
Знала на самом деле. На Мальдивы. Но отцу об этом говорить необязательно.
– Ты уверена, что хочешь продать квартиру?
– Пап, ну мы же уже обсуждали. Я не буду жить в Староуральске.
– Ты присмотрела что-то в Питере?
– Если честно, то нет. Пока на съемном.
– А деньги будут обесцениваться.
– Пап, я сделала доверенность, чтобы в случае чего ты смог быстро продать мою квартиру. В случае чего, понимаешь? Сейчас мы ничего не продаем.
– Это квартира моей матери.
– Я знаю. И она завещала ее мне.
– Ты не писала Ксюше?
– Опять? Ты опять об этом?
Зоя почувствовала, как зачесалась шея сбоку, под волосами. «Не смей чесать!» – произнес мамин голос внутри нее. Мама всегда любила командовать – ею, отцом, отчимом. Неважно. Не получилось командовать
