Дикая карта - Ольга Еремина
Не было в лицах ни радости, ни ликования в честь избавления от подкопа. Суровы, строги были лица крестьян, когда под охраной стрельцов вышли они за ворота – рубить на дрова захваченные туры. Целый день возили дрова в монастырь, к ночи же восстал ветер и завыл, неся колючую снежную крупу.
В трапезной лежали на топчанах раненые. Стонали в жару те, кого залихорадило. Братия терпеливо ухаживала за больными. Чернецы омывали раны, кормили, водили в отхожее место. В церкви при трапезной круглые сутки читали псалтырь, и умирающие молились, глядя на светлые лики икон.
25 ноября 1608 года
Три дня бушевала непогода. На четвёртый, изготовив сани, повелением Иоасафа выехали слуги монастырские из Конюшенных ворот на воловню по корм скотине. Вереницу саней сопровождала сотня Офонасия Редрикова. Осаждённые думали, что заставы за Конюшенным двором безлюдны, но их успели занять вернувшиеся с Лисовским ляхи и жолнёры.
Сеновалы за Воловьим двором оказались порядком разграбленными. Народ наваливался на вилы, нагружал сани, а переяславцы готовились сдерживать поднявшиеся заставы.
Сани одни за другими въезжали в ворота монастыря, там с них скидывали сено, помогали развернуться – и вновь лошади скакали к воловне, чтобы успеть забрать как можно больше.
Ротмистр у жолнёров оказался умён – повёл нападение не на воловню, а на дорогу, по которой спешили в ворота сани. Сам он на коне наехал на Офонасия Редрикова, и бились они почти под самыми стенами, и не смели со стен палить из пищалей, боясь попасть в сотника. Призвали было лучников, но тетивы на морозе лопались. Тогда изготовился Юрий Редриков со своей сотней, но не успел защитить брата – ротмистр ранил того в руку. Однако нападавших отбили, корма – сколько смогли – перевезли в обитель.
29 ноября 1608 года
На белом снегу нарядных панов далеко видать. Скачут они на выбравшихся из обители людей – по дрова выбравшихся.
Монастырские, завидев конных панов, не шибко бегут назад, в окопы и ров. Когда же паны оказываются на расстоянии выстрела, люди ускоряют бег, и в сторону охотников стреляет со стены каменным дробом тюфяк или плюёт огнём пищаль.
День, два, три продолжается такое. Вот уже панам не так хочется забавляться. Пустое дело. Не лучше ли договориться?
И вот, не дождавшись Сапеги, но получив письмо от царя Димитрия Ивановича (кто бы ни был он), посылает Лисовский переговорщиков. Но монастырские переговорщиков не впускают. Никакого шатания и быть не может.
Скорым ходом сумел вернуться из Москвы переяславец Ждан Скоробогатов. Не захотел остаться в стольном городе. Вести привёз тревожные – призадумаешься. Царь Василий Иванович Шуйский в Москве сидит – как троицкие сидельцы, почти в такой же осаде. На Ходынке царское войско почти разгромлено.
В таборе под Тушиным – дворец выстроили, там теперь своя боярская дума и свой двор. В воровской думе верховодят Михаил Салтыков да князь Дмитрий Трубецкой – немалые люди. Казаки и литва безобразят на всех дорогах и во всех уездах, грабят людей, без пропитания в зиму пускают. А всем ляхи заправляют, нехристи. Царёк без слова гетмана Ружинского шагу ступить не может. Сказывают, Ружинский с Сапегой русскую землю промеж себя поделили: Ружинский взял себе Москву да то, что на юг от неё, а Сапега Троицкий монастырь да весь север.
И девка Маринка с ними.
Шуйскому ни людей ратных взять неоткуда, ни казны. Тех, что есть, удержать не может – был бы честен со своими, глядишь, никто и не бегал бы в Тушино за милостями. Молодой князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский как отправился в Новгород на встречу со шведами, так там и пропал. Ни весточки от него. Вероятно, тушинцы перехватывают.
Велел же ему царь договориться со шведами о присылке военной помощи против поляков и Тушинского вора. Жалованье наёмникам обещают богатое – видать, раки из-под святых мощей да оклады иконные переливать будут. Да слух прошёл, что царь посулил отдать шведской короне в вечное владение исконные русские земли: Псков, Орешек да Корелу. Люди псковские, орешковы да корельские так разгневались, что присягнули Тушинскому царьку. Что теперь станется – никто не ведает. Всё в воле Божией.
Келарь Авраамий болен телом, но твёрд духом. Посылает он обители своё благословение и велит-де крепко в помощь Господню верить, Сергия-чудотворца молить, да не оставит он землю Русскую в великих горестях.
Собирались все старшины и воеводы, думу думали. Морозы ударили, снега легли. Как люди выдержат?
Ляхи и литва разбрелись по городам и деревням. Кто в поисках тепла и еды, кто по службе – посланы были царьком на усмирение взбунтовавшихся. Те, что присягнули, но после присяги были ограблены приспешниками вора, стали открещиваться от него. Сапега и его паны вынуждены были возглавлять набеги против ослушников. С монастыря осаду не снимали, пути по-прежнему перекрыты, но всё же пробраться можно.
Положили: отправляться на вылазки за кормами, пропитанием и дровами. Людей и силы беречь, вестей от князя Скопина-Шуйского дожидаючись.
Декабрь 1608 года
– Эк свечает-то как! – сказал Митрий, войдя в келью Симеона, хромца, монастырского книжника. – Ну и стужа нынче! Полнеба полыхает!
Чернец перекрестил свою седеющею бороду, вздохнул:
– Последние времена… Слава Богу, Спиридон Тримифунтский миновал, теперь светлее будет. Солнце на лето поворачивает, зима на мороз.
– Симеон, воевода велел нынешнюю вылазку записать.
– Запишем.
– Сколько же их набралось, как подкоп взорвали? Я и счёт потерял.
– Всё сочтено, – рассудительно произнёс Симеон, огладив широкую бороду.
Развернул свиток, маленькими сощуренными глазками упёрся в буквы:
– Четвёртого декабря – вылазка к турам.
– Это когда атамана Петрушку взяли, – закивал Митя, прижимая ладони к тёплой печке. – Ох и злой, чёрт. Теперь на ручных жерновах зерно мелет.
– Жрать захочешь, так и жёрнов покрутишь. Это раз. Вторая – через день к турам вышли, хотели пушку уволочь, и ногу Семейке Кобылину переломило. Третья – на Чемоданову деревню.
– Спасибо Петрушке, это он сказал, что там крестьянская скотина живёт – не всю под нож пустили.
– С паршивой овцы хоть шерсти клок. И то хорошо – и животину, и мясо взяли, и Степан Напольский языка привёл. Потом…
Митрий прижал согревшиеся руки к щекам, зажмурился блаженно от тепла.
– Потом пурга пала, – печально сказал монах, задержавши взгляд на огоньке в плошке с жиром. Вспомнил он, как шёл в церковь – видел: до ветру выбежали два деревенских мальчонка – оба босые
