Дикая карта - Ольга Еремина
– Я ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца! – скороговоркой ответил рыжий, показав обломанный на угол передний зуб.
– А зуб-то те кто обломал?
– Маялся я ломотой зубною, всю челюсть разрывало, так бабка шепнула: поди-де к Берлюкам, там человек святой помер, ты от могильного камня отщипни, истолки и с водой толокно выпей. Боль и пройдёт. Так я возле того камня бился-бился – отщипнуть не мог, да таково невмоготу стало, что кусок и откусил. С того разу боль как рукой сняло. Правда, зуб обломал!
Вот кто за словом за пазуху не лезет!
– До конца ли ты сказку досказал, милый? – спросил, подмигивая Митрию, крестьянин Никон Шилов – тот, что стоял на стене рядом с Митрием при первом приступе. Теперь Никон уже не крестился от ужаса убийства, а разил врага в полное плечо. – С тёщей-то что стало?
– Почему ты знаешь, что с тёщей что-то сталось? – как кот, сверкнул жёлтым глазом Гаранька.
– Так тёщи… они завсегда всюду нос суют… – смутился Никон.
– Это верно. Дочь-то с подружками заговорилась, а тёща бегом в сад. Смотрит – спит зять под яблоней, кольцо на ноготок надето, куй с локоток стоит. Она обзарилась да на куй и села. Сидит – покачиват. А кольцо и соскользни на весь пёрст – вырос куй на семь вёрст. Тёщу высоко в небо унесло. Дочь хватилась – матери нет. Она и догадалась. Ну, народ, знамо дело, сбежался, хотели куй подрубить, да на счастье мужик проснулся, кольцо на ноготок сдвинул – тёща и вернулась на землю, плачет: «Прости, зятюшка!» Тут и вся сказка, а мне калачей вязка!
Мужики ухмылялись, крутили головами: ай да Гаранька, распотешил!
Дверь бани отворилась, вывалились красные, распаренные – заходи другие!
20 ноября 1608 года
Пока осаждающие пребывали в растерянности, нельзя было останавливать напор. Победа, доставшаяся дорогой ценой, была неполной: подкоп не был обрушен, привезённые с Белоозера бочки с порохом продолжали угрожать обители.
Выйдя поутру из Конюшенных ворот, воевода Алексей Голохвастый и его конные побили заставу в Мишутином овраге, свернули к Нагорной заставе, потоптали её и, обойдя по Красной горе, доскакали до Клеменьевского пруда, почти до самого лагеря сапежинцев. Оттуда вышли, построившись, несколько рот, Голохвастый повернул назад, но из крепости прискакал на подмогу молодой князь Иван Григорьевич, и в стычке вновь оттеснили сапежинцев за Клементьевский пруд.
Троицкие люди уже отходили к Святым воротам, когда в Терентьевой роще задудели рога, и против Святых ворот выехал во главе полков сам пан Лисовский: издалека заметны были три белых пера у него на шлеме да поверх кирасы алый плащ с чёрными ежами: дескать, никто не возьмёт меня голыми руками.
Силы были неравны, и монастырские отряды устремились к воротам. С городских стен поверх своих голов ударили пищали, Лисовский остановился, отступил. Но на Красной горе бились задержавшиеся там троицкие ратники, и воеводы разрешили конную вылазку – отпустили двадцать человек старцев во главе с чернецами Ферапонтом Стоговым и Малафеем Ржевитиным. Те пробили дорогу, по которой смогли отойти к воротам сражавшиеся.
Лисовский, увидев открывающиеся ворота, решил, что всё войско монастырское готово выйти на вылазку, и отступил за мельницу. И монахи взяли живым ротмистра Мартьяша и других панов, с торжеством ввели их в город.
Мартьяш и сказал добровольно, что порох уже заложен в устье подкопа. Из-за этой вылазки не успели закатить бочки под самую башню. И сказал Малафей Ржевитин, что меж остатков келий Нижнего, Подольного монастыря находится устье.
И снова колотили бельё прачки на прудах. Маша Брёхова сама подошла к Мите, скромно опустив глаза, предложила одёжу его постирать. Со стыдом хотел было отказаться Митрий, когда подошёл Роща и грубовато сказал:
– Раздевайся-раздевайся, смену я тебе дам. Пока можно, стирай, Мария.
21 ноября 1608 года
Подступал день, когда собирались вороги взорвать башню. А подкоп ещё не обрушен, и порох лежит в нём наизготовку.
Как бы ни была привлекательна мысль через встречный подкоп закатить эти бочки с порохом в монастырь, придётся обойтись. Надо взрывать, пока они не под башней.
Устье подкопа охраняет атаман Чика со своими братками. Выход один: напасть, отвлечь боем и надеяться, что два человека смогут пробраться в подкоп.
Вызвался Никон Шилов, кузнец: оказалось, на его молодую жену ляхи перед осадой наехали, когда она бельё на реке порола, надругавшись, саблями зарубили.
– Я друга не оставлю, – твёрдо проговорил Слота. Оспины отчётливо белели на покрасневшем лице. – Вместе пойдём.
Исповедались два друга и причастились, надели рубахи чистые. Приготовили горшки с горячими углями, да смолы, да навоза сухого. Вышли из Пивного двора, чтобы подойти к устью подкопа оврагом, незаметно. Изготовился князь Иван Григорьевич со своими ратниками, за ним стал старшина Ходырев.
На рассвете отворились Святые ворота, поскакали отряды, напали на Чику с казаками. Отчаянно рубился Ходырев, но смотрел зорко – вот от прудов, от плотины, метнулись двое, прячась за остатками Подольного монастыря. Ходырев приказал отходить – не спеша, рубясь, отвлекая на себя внимание. Князь Иван Григорьевич поскакал в сторону мельницы, будто бы намереваясь напасть на стан Лисовского.
Никон и Слота тяжело дышали – они сумели пробраться в подкоп, но Чика был настороже: почуяв, что его отвлекают, он бросился к устью подкопа, за ним несколько казаков. Слота встал в проходе, обороняясь. Из пищали в него не выстрелят – побоятся попасть в порох. Значит, надо отбиваться от пик и сабель.
Никон нащупал бочонки с порохом, высыпал на припасённые пучки соломы угли из горшка, солома затлела. Подсунул лепёшку навоза – она задымилась, тягучая смола полилась из горшка на бочонок.
Слота бился из последних сил. Он уже понимал, что убежать не удастся, что сдерживать натиск уже невозможно.
Заметив в глубине подкопа вспыхнувший огонь, Чика отпрянул. Лицо его исказилось. Этих мгновений хватило Слоте, чтобы выбить деревянные подпорки, поддерживавшие кровлю. Устье подкопа тяжко осело. И тотчас же раздался взрыв, потрясший весь склон горы, сноп огня вырвался из-под земли, содрогнулись стены и башни, над Духовской церковью застонал всполошный колокол. Взлетели к Господу души двух жертвенных защитников Троицы – Никона Шилова и Слоты.
Снаружи подкопа всех, кто там был, разметало и покалечило.
Крестились, стоя на стене, стрельцы и миряне. У всех слёзы стояли в глазах. Митрий прижался к стене и плакал навзрыд – видел явственно, как в первый приступ оказался он на стене рядом с Никоном и Слотой, как бились они
