Дикая карта - Ольга Еремина
Данило Селевин с пешей сотней подоспел к Нижнему монастырю, к колодцу чудотворца Сергия, где начинался подкоп. Там засел изменник атаман Чика с казаками. Никогда прежде, управляя монастырскими вотчинами, считая уроки, не ведал Данило, что душа может лететь впереди тела, что рука рубит быстрее, чем летит пуля, что пеший может победить трёх конных и сечь неустанно, обращая врагов в бегство. Но выбежал из-за туруса, склонив голову вниз, некий литвин с копьём, ударил Данилу в грудь – упёрлось копьё в латную пластину, скользнуло – и против сердца пришлось. Данило, устремляясь вперёд, достал литвина саблей, зарубил – и упал, ослабев. Товарищи подхватили его, отвели в монастырь – и сам Иоасаф постриг его и причастил. Преставился Данило во иноческом образе.
Уже совсем рассвело, когда Иван Ходырев и Борис Зубов, повернув от Нагорного пруда мимо Служней слободы, налетели на мельницу и погнали литовцев и казаков дальше, на луг.
Атаман Чика, чернобородый, страшный, упёрся, держась за Нижний монастырь. Прячась за остатками стены, двое казаков деловито заряжали ему самопалы, а он палил с рук, отшатываясь при каждом выстреле. Падали ратники троицкие. Иван Внуков хотел набежать на Чику как раз после выстрела, но тому бросили заряженную рушницу – и Внуков рухнул, сражённый. Когда мёртвого старшину внесли в Святые ворота, смутились монахи, возроптали и бросились на Пивной двор к чашнику Нифонту.
– Нифонт, веди нас на туры! Изнемогают сотни наши.
Три десятка чернецов, вооружённых пиками и бердышами, да пара сотен остававшихся в крепости ратников вышли из Погребной башни, от Пивного двора спустились к реке и бегом помчались в гору – откуда только силы взялись! Крепко рубились они подле орудий. И Митя, прибежавший к князю с вестью от Ходырева, был тут же послан им на Красную гору к Нифонту с повелением отступать.
– Почему отступать? – в горячке крикнул Митрий.
– Исполняй! – зло сказал Роща. – Оголили стены, сейчас из Клеменьевского табора прискачут! Все ворота нараспашку! Что Конюшенные? – обратился он к ратнику, подбежавшему с той стороны.
– Заперты. На Конюшенных Голохвастый стоит, но люди волнуются. К привратным сторожам подступают!
– Какие такие люди?
– Крестьяне деулинские и прочие. В бой рвутся. Вот-вот воеводу превозмогут силой.
Роща зажмурился, закачал головой, ухвативши лоб ладонями. Поднял покрасневшие глаза на вестового:
– Беги к Конюшенным. Прикажи Алексею Ивановичу никого не выпускать!
Когда вестовой добежал до Конюшенных, толпа уже смяла сторожей и валила наружу. Митя, вытащив саблю, сам уже бежал вместе с толпой мимо Плотничьей башни, мимо Мишутина и Благовещенского оврага к Красной горе. По ней скатывалось вниз, отбитое пальбой из пушек и пищалей, воинство чашника Нифонта.
Митрий закричал:
– А-а-а!
За ним закричали остальные, их услышали – и враги, и Нифонтовы люди. Враги развернулись и побежали обратно, под защиту туров.
Чашник остановил своё воинство. Приведя его в относительный порядок, он вновь устремился из подгорья вверх, к турам, соединяясь с крестьянами возле орудий.
Тут грянули пушки на Волкуше. Палили по Нижнему монастырю, по-за плотину, отрезая перешедших на ту сторону от основных сил. Вслед за залпами со стороны сапежинского табора, из-за туров и тарасов, подошли полки вражеские, согнали городских под гору. Тут заговорили пушки на Круглой башне и на южной стене. Пушкари били точно по врагам и заставили их повернуть вспять. На Волкуше ляшские трубы заиграли отступление.
Вернувшийся из-за мельницы Ходырев – глаза горели как в лихорадке, – приказал всем защитникам монастыря отойти в Косой, Благовещенский и Глиняный овраги, недосягаемые для пушек, чтобы расчесться и вновь разбиться по отрядам.
За капустным огородом, близ Келарева и Круглого прудов ещё кипела схватка, распавшись на отдельные поединки, но Ходырев понимал: в лоб пушки не возьмёшь. Он собирал вокруг себя всех конных. Посчитали – сам Ходырев, несколько его дворян, сотник Борис Зубов с людьми, силач Ананья Селевин и с ним немногие троицкие слуги. Мал их отряд, но внезапность устрашить может.
Пройдя Благовещенским оврагом, выскочили они позади орудий, отбили первые туры, вторые, третьи. Впереди скакал Борис Зубов – ударила пищаль, полетел на всём скаку конь под Зубовым. Литовцы, выбежав из-за орудий, хотели взять сотника живым. Но подоспел Ананья Селевин, рубя саблей, отогнал врагов от товарища. За ним скакал Ходырев, заходя с тылу к четвёртым и пятым турам. Вперёд вырвался молодой слуга Меркурий Айгустов. Пищальный выстрел попал в грудь, сразил бойца. Налетевший Ходырев отсёк пищальнику голову.
Слыша жестокий бой, из Глиняного оврага собравшиеся там ринулись вверх. И превозмогли!
В тот день троицкое воинство убило двух полковников – королевских дворян Юрия Мозовецкого и Стефана Угорского, да четырёх ротмистров.
С трубами и многими знамёнами ввели в город знатных панов, взятых живыми. А троицких людей побито было сто семьдесят четыре человека, да раненых шестьдесят шесть. Раненых архимандрит велел постричь в монахи, а убитых с честью соборно погребли у алтаря Успенского храма.
Да захватили на Красной горе восемь пищалей полуторных и всякое оружие литовское: затинные и большие самопалы и рушницы, копия и корды, палаши и сабли, бочки пороху и ядра – всяких припасов множество внесли в город.
Вокруг всего монастыря литовцев и русских изменников насчитали мёртвых полторы тысячи. Пленники да перебежчики сказали, что будет ещё с полтысячи раненых. Да ещё поведали, что послано за Лисовским, за этим аспидом, и вскоре он прибудет к обители.
На радостях от победы воеводы и архимандрит решили послать на Москву к государю с доброй вестью и подарком сына боярского переяславца Ждана Скоробогатова.
Не успели победители отликовать, как вновь открылись ворота, и скотина двинулась на водопой. И сразу же с корзинами к воде заторопились женщины – стирать накопившееся бельё.
Митрий на коне Ходырева, с рукой, лежащей на рукояти сабли, охранял стирающих женщин. Среди них была и Маша Брёхова – она сосредоточенно колотила вальком по расстеленным на мостках рубахам и не смотрела в сторону вестового, но юноша ощущал её постоянное внимание. Он был в сече! Его, как и других, могли убить! И кровь била в голову при мысли о пережитом, и хотелось излить душу самому близкому и преданному человеку.
К вечеру, несмотря на нехватку дров, истопили баню – надо ж было опосля дела помыться. У дверей собрались стрельцы и крестьяне – сидя на нерасколотых чурбаках, ждали своей очереди, перекинув за спины узелки с чистым исподним. Все слушали рыжего каменотёса Гараньку, что подмастерьем у Шушеля Шпаникова, похохатывали.
Митя стал рядом, за спиной дюжего Анания Селевина.
– И в кого это ты, Гаранька, таким языкатым
