Алексей Павлов - Казак Дикун
— Ну здравствуй, строитель, — подал узловатую крепкую руку Дубовской, светло улыбаясь и поправляя на свитке сбившийся набок шелковый пояс. — Большой тебе привет от Кодашей.
Дикун слегка стушевался, как‑то скороговоркой произнес:
— Здравствуйте, дядя Семен. За приветы — спасибо. А строитель‑то я еще начинающий. Мне много учиться надо.
— Научишься, — убежденно ободрил его Дубовской.
К ним подошли знакомые казаки, завязался общий разговор. Затем он быстро прервался. Началось самое важное. По крепостному спуску к реке Кубани с вместительной медной чашей в руках двинулась внушительная группа служителей православной веры, которая спустя несколько минут, зачерпнув воду в реке и сотворив над ней молитву, возвратилась к новому господнему храму. Приняв чашу со святой водой, Порохня стал медленно обходить вокруг церкви, окропляя ее углы и стены драгоценной кубанской влагой, капли которой под лучами жаркого июльского солнца будто серебряные блестки мерцали перед собравшимися черноморцами.
— Господи, благослови, — неоднократно повторял войсковой архиерей, с отрешенным выражением лица исполнявший торжественную акцию освящения храма. За ним следовало несколько дьяков и служек, у них в такт шагам покачивались кадила, испуская тонкий запах дымящихся благовоний.
При завершении церемонии кругового обхода церкви с южной стороны строящейся крепости, от самого прику- банского набережья, громоподобно раздались пушечные выстрелы, вслед за ними слитно и врозь захлопала ружейная пальба.
— Вот это салют, у всех в памяти останется, — послышалось восклицание в толпе.
Через несколько минут Дикун, Дубовской и другие васюринцы вместе со многими прихожанами плотно стояли в общей людской массе посреди храма, с трепетом слушая молебны церковного хора, воздававшего хвалу и славу Господу Богу и пресвятой деве Марии.
По окончании торжества, перед отъездом в Васюрин- скую, Дубовской, напомнив Федору о Кодашах, сказал:
— Не забывай бывших головкивских соседей. Всегда рады тебя встретить.
Из этого Дикун понял, сколь заботливы остаются к нему Кодаши — сам Кондрат, Ксения Степановна, их дочь Надия, что небезразличен он этой семье.
Дикун охотно помогал землякам в устройстве жилья. Сам‑то обитал в куренной казарме, его, одиночку, данная забота не колыхала. Семейным же поселенцам давалась нелегко подготовка ко второй зимней поре. И то один, то другой васюринец просил его подмоги. Тот же куренной атаман Яким Кравченко смастерил тут землянку с его помощью.
— Молодец, — похвалил Федора бодрый старикан.
Тем и закончилось его поощрение работника. Кроме
Кравченко за Карасунский Кут зацепилось еще десятка два васюринцев, пожелавших возвести здесь либо хату «на вереи», либо удовольствоваться хотя бы землянкой. Кое- кто из них тоже воспользовался услугами Федора, правда, уже с некоторым вознаграждением — то малой денежной суммой, то продуктами, то одеждой.
Дело шло к ноябрю, и карасунский Екатеринодар форсировал зачистку предзимних работ. Дикун совместно с хозяином, васюринским портным Михайло Бойко заканчивал подгонку двери в землянке, торчавшей посреди кустистых стеблей бурьяна в уличном порядке с таким же жильем Тимофея Шарапа, Харитона Шевченко, Грицко Онищенко и других васюринцев, в основном хлеборобов, за исключением Данилы Осыкина, который, как и Михайло Бойко, занимался шевством.
В те дни по распоряжению войскового правительства производился учет всего жилого фонда города — младенца, получившего статут и наименование ровно год назад — 24 ноября 1793 года, в день тезоименитства Екатерины II. Как- никак, а интересовал вопрос, сколько жителей осело в городе, кто они по роду своего занятия, на что можно рассчитывать в смысле сбора с них налогов.
Еще до обеда к Бойко пожаловал со своим писарем городничий Данило Волкорез, который выборочно осматривал жилые строения первых екатеринодарцев и заносил о них сведения в реестровую ведомость. Он был сухощав, выше среднего роста, одет по казачьей моде, с отки
нутым за плечи красным башлыком, в мерлушковой папахе. Городничий подолгу ни у кого не задерживался, лимитировало время.
Волкорез спросил у Бойко:
— Сам‑то чем занимаешься?
— Обшиваю казаков.
— А это кто у тебя тут в помощниках?
— То молодик, не по шевству, а по плотницкому делу. Временно нанятый.
Относительно нанятости Михайло слегка слукавил. Никакой обязательной договоренности у него с Федором не имелось. Чтобы тот не работал «за так», — обещал ему при необходимости покроить — сшить что‑нибудь из одежды. Только и всего. Это вполне устроило Дикуна, он вообще не заикался о какой‑либо оплате. Земляки ведь.
Вскоре екатеринодарцы узнали, что результатом такого личного знакомства Волкореза с демографическим и жилищным положением в городе, материалами переписчиков стала подробная ведомость «О живущих в городе Екатеринодаре старшинах и казаках с означением кто какой художник и имеет ли свой дом или нет», учиненная 11 ноября 1794 года.
В нее не попали казаки, такие, как Дикун, находившиеся на жительстве в куренных казармах. Все же остальные первые горожане — владельцы собственных углов — перечислялись дотошно. За полтора года их прибытия на берега Кубани и Карасунов выросло девять домов «на вер- си» — от атаманского, чепеговского; судейского, голова- товского, полковничьих: Кузьмы Белого и Ивана Чернышева до волкорезовского. Дальше перечислялись хаты «на вереи», за ними — землянки вразброс: у кого что. Скажем, тот же васюринский атаман Яким Кравченко владел землянкой, а его подчиненный казак — хлебороб Игнат Чернявский хату «на вереи». Казак того же куреня Роман Курепка совсем ничем не располагал, он снимал у кого‑то угол, занимался каким‑то промыслом.
По той ведомости кроме девяти домов зафиксировано 75 хат, 153 землянки. Выходило так, что на 237 единиц жилья числилось 279 хозяев, а у 42 семей его не имелось. В общей сложности набиралось до 2 гыс. поселенцев. И по профессиям диапазон был разнообразен. Штаб — офицеров числилось пять, обер — офицеров — тридцать семь, старшин — восемнадцать, делающих шевство — двадцать семь,
плотничество — одиннадцать, торгующих хлебом — тридцать шесть, хлебопашцев — семьдесят один. Было пять ткачей, семь ковалей, два гончара, два иконописца, два музыканта и несколько представителей других профессий.
Перед Рождеством на раде, на которой присутствовал и Дикун, городничий Волкорез обнародовал итоги первой переписи населения Екатеринодара, его размещении, занятиях, говорил о предстоящей зиме, трудностях с топливом, необходимости мер пожарной безопасности. Призвал:
— У нас еще нет никакой пожарной службы. Поэтому отоплять свои очаги надо аккуратно, чтобы ни у кого не возникло возгораний.
Стоявший рядом с Дикуном казак Титаровского куреня Семен Швидкой, человек смешливый, заводной, промышлявший изготовлением и продажей браги, подал громкую реплику по указанному случаю:
— Кто загорится синим пламенем — зальем моей брагой.
В наступившем новом 1795 году по Екатеринодару долго ходили разговоры, как Котляревский писал слезное письмо Чепеге в Речь Посполитую, где кошевой находился с двумя конными полками. Он так отяготился писарской должностью, что уверял, будто находился на крайнем пределе изнеможения: «Ибо ежели я в писарской должности дальше пробуду, — лишусь не только крайнего здоровья, но и жизнь моя вскоре прекратится безвременно».
Действительно напряжения в работе у него хватало. Однако же войсковой писарь не торопился расставаться со своими привилегиями.
Головатый погонял его и старшин хорошо, да и себе покоя не давал. По границе черноморцев стояло 60 боевых постов и батарей, более ста пикетов. За несением ими кордонной службы нужен был глаз да глаз. Однажды, возвратившись с проверки ночных дежурств на постах Ве- ликомарьевского кордона, судья учинил разнос всему старшинскому составу, причисленному к войсковому правлению.
— Мало ездите по кордонной линии, — гремел его хрипловатый бас. — А там во многих местах беспечность и разгильдяйство. У полкового хорунжего Кирилла Кравца я обнаружил полный беспорядок в охране границы, пришлось строго его наказать. Приказываю повысить требовательность к несению кордонной службы.
Из канцелярии войска выпорхнула тогда необычная новость. Из Санкт — Петербурга, от самого важного царедворца, графа Платона Зубова были доставлены Голо- ватому два мешочка «египетской пшеницы» для разведения и получения «белого зерна». Рекомендовалось весной посеять, проследить за ростом и сообщить об урожае. Во многих беседах упоминалось о столичном даре и наклонении к его полезному использованию. Дикун услышал мнение:
— Та новинка — не для рядовых казаков. Не скоро они ей обзаведутся.
