Алексей Павлов - Казак Дикун
позднее он даже запросился в отставку и его обязанности какое‑то время исполнял капитан Комаров, пока батько Чепега вновь не вручил Котляревскому бразды канцелярского правления.
Где‑то в середине 1794 года, в самую зеленую летнюю пору, с Тамани из очередного почтового рейса возвратился Никифор Чечик. Прокаленный южным солнцем, с выгоревшими до белизны русыми волосами и шоколадно жарким лицом, дикунов дружок наскоро управился на почтовой станции с несложными формальностями по передаче смотрителю лошадей и повозки, доставленной корреспонденции и посылок, умылся, причесался и покинул служебную землянку, подавшись прямым ходом к Федору, по которому соскучился, как по родному брату. Не виделись они недели три, если не больше. У того и у другого накопилось немало новостей. Обычная земная жизнь занимала парней; что оказывалось в их поле зрения — надолго западало в юные души. Свое войско Черноморское хлопцы любили и обожали, все в нем происходившее — камертоном отзывалось в их сознании и поступках. Очень часто, когда речь возникала о том или ином человеке — Федор и Никифор уже имели о нем представление.
Никифор рассказал о своих последних поездках с почтой по тракту Екатеринодар — Тамань, несколько штришков присовокупил по работе других почтовых станций, особенно на Ейском, Кущевском и Усть — Лабинском направлениях. Всего действовали уже двадцать почтовых станций, так что кубанская степь огласилась колокольцами почтовых троек от края и до края, это как бы вдохнуло жизненный эликсир во все окружающее пространство.
С изрядной долей юмора Никифор повествовал о случайной встрече вблизи Ахтаниза с феодосийским преосвященным церковнослужителем. В среду 3 мая с небольшой задержкой выехав из Тамани, он, дабы наверстать упущенное время, усердно погонял своих карих да каурых. Его возок с почтой уже приближался к лиману, где продолжалось извержение грязевого вулкана, «пламенем горящего» и «землю изрыгающего». Для Никифора он никакой диковинки не представлял (успел насмотреться), оттого он не сбавлял скорость движения. А тут откуда ни возьмись впереди замаячил целый кортеж фаэтонов и верховых всадников. Ему бы спросить у поезжан: какую персону и куда сопровождаете да притормозиться чуток, а он —
сразу ударился в обгон, за собой пыль волоча. Путевой маневр почтовика немедленно вызвал бурную реакцию встречных — поперечных.
— Стой, сукин сын! — обгоняя Никифора с группой старшин и казаков, заорал на него осанистый есаул, остановив коня посреди дороги. — Не видишь, его преосвященство едет, и ты не должен заступать ему путь.
— У меня почта, — огрызнулся было Никифор.
— Я тебе покажу почту, — рассвирепел есаул, выхватывая из‑под жупана плеть и намереваясь огреть ею непослушного. — Он еще оговариваться тут будет.
Из открытого оконца фаэтона выглянула в высоком клобуке голова священника с окладистой бородой и серебряным крестом на груди. В отличие от грозного есаула преосвященный мягко и укоризненно произнес:
— Ну зачем так, дети мои? Надо добром разрешать любой спор.
Есаул опустил плетку, а Никифор с благодарностью уставился на священника — миротворца. С его языка чуть не сорвалось крамольное: «Спасибо, дедушка!» В миг Никифор осознал губительность такого обращения, внятно сказал:
— Прошу извинения, батюшка, торопился с почтой.
— Езжай, езжай, милый, — услышал в ответ.
Чубатые спутники священника отпустили почтаря без
мордобоя. Вскоре весь кортеж свернул в сторону и направился к вулкану. Любопытный священник долго созерцал чудо природы, истово творил молитвы. Издали наблюдая за его священнодействиями, Никифор не преминул шут- кануть:
— Помолись, отец святой, и за меня, грешного.
Чечиковский финал Федор дополнил складной присказкой:
— Попова молитва — не ратная битва. Тем хороша, что не пропадет душа.
Спустя несколько дней Черноморию всколыхнуло важное известие. По указу ее императорского величества кошевому атаману предписывалось сформировать два пятисотенных конных полка и отправиться с ними на запад, в Польшу, дабы принять там участие в батальных операциях по защите интересов Российского государства, предотвращению захвата польских территорий западными, неславянскими странами. Чепега и Головатый пришли в сильное волнейие:
— У нас людей не хватает на охрану границы, — сетовал войсковой судья. — Много больных, отпущенных на заработки, более пятисот израненных и увечных ветеранов войн, а тут требуют тысячу казаков отправить за тридевять земель.
— И некому жаловаться, — поддержал старого друга Захарий Алексеевич. — Но полки все‑таки снаряжать придется.
По всей Кубани и Тамани развернулась мобилизация строевых казаков. Войсковое правительство определило жесткий регламент подготовки к походу. Норма зачисления в полки устанавливалась: с одиноких — по одному человеку, с семейных — по два, то есть людей подгребали под метелку. Да еще с требованием: иметь при себе исправную лошадь, амуницию, одежду. На сборные пункты являться не в каких‑нибудь сермягах, а в бурках, с башлыками, при саблях и пиках и с 15–дневным запасом провианта. В дальнейшем продовольственное снабжение обещалось через провиантские магазины. Изымая из войска большой воинский контингент, Санкт — Петербург одновременно предписывал не ослаблять кордонную службу, за рубежами Черномории «смотреть наикрепко».
Когда Васюринский куренной атаман Яким Кравченко вызвал к себе Федора Дикуна, чтобы захомутать его в поход, тот с чистосердечной искренностью заявил:
— Я готов отправиться хоть сию минуту. Мне уже надоело махать топором и шуровать тяжеленной пилой. Но у меня нет ни коня, ни снаряжения.
— Так купи, — повысил голос казацкий ветеран, начинавший воинскую службу еще в Запорожской Сечи.
Левая седая бровь атамана дернулась кверху, он пристально сверлил стариковским взглядом молодика. Федор же ему ответил вопросом:
— А за что купить‑то?
— За деньги, — отрезал Кравченко. — Небось уже много заработал.
Лишь позднее Кравченко убедился, что Федор не врет. У него действительно денег хватило бы лишь на приобретение пики, башлыка да новых сапог. О лошади и седле он только мечтал.
— Скудны же твои финансы, — отходчиво резюмировал куренной батько, выдерживавший немалый нажим сверху по мобилизации людей.
Он милостиво разрешил:
— Ладно. Продолжай строить церковь, пока ее не освятим.
И Федор снова с засученными рукавами до седьмого пота вкалывал на церковной стройке. И опять он, как все строители, довольствовался мизерной платой, ибо считалось, что именно того и требует богоугодное дело. Спешка в жарком июне была такой, что Дикуну не пришлось как следует поучаствовать в проводах чепеговских полков в дальний поход. Он лишь на полчасика отлучился со стройки. До наступления главной церемонии проводов — литургии и вручения знамен — ушел проститься со знакомыми казаками, перекинуться с ними несколькими фразами.
— Похоже, что это не последний большой поход, — услышал он от одногодков проницательную догадку. — Очередной какой‑нибудь маршрут и тебя не минует.
Черноморцы уходили в направлении реки Дона, Мариуполя, Берислава, Ольвиополя и дальше — до самой Польши, чтобы оставить там по себе двоякую память — и как о храбрых воинах, и как о верных пособниках укрепления русского царизма. У поляков сохранилась национальная обида, заслонявшая объективную данность того времени: не приди в Речь Посполитую русские, там запросто и повсеместно утвердилась бы Австро — Венгерская монархия и другие государства, охочие до захвата польских земель. Забывалось существенное: главным виновником была необузданная польская шляхта, которая даже своего короля не признавала, разложила все общество.
Зато уж ровно через месяц — 14 июля Дикун сполна насладился созерцанием другого важного события — открытия новой войсковой церкви Покрова Богородицы, к возведению которой он приложил свое старание.
С утра весь церковный клир и казачья старшина во главе с протоиереем Романом Порохней и войсковым судьей Антоном Головатым, членами правительства, куренными атаманами в праздничных облачениях и воинских нарядах сгрудились на крепостной площади возле трехглавой, пахнущей свежим деревом и лаком, сравнительно невысокой, в три прогона церкви, призванной на долгие годы играть заметную роль в духовной жизни черноморцев.
И народ прибывал дружно. В многолюдной толпе Фе
дор заметил земляка — васюринца Семена Дубовского, тот тоже легко отыскал его своим взором среди екатерино- дарцев и первым пошел ему навстречу.
— Ну здравствуй, строитель, — подал узловатую крепкую руку Дубовской, светло улыбаясь и поправляя на свитке сбившийся набок шелковый пояс. — Большой тебе привет от Кодашей.
