Лютер Блиссет - Кью

Эта неделя была сплошь заполнена приходами и уходами курьеров и эмиссаров, начавших распространять рукописи Магистра в разных землях: сотня экземпляров уже была отослана в Аугсбург. Но обстановка в городе оставалась не слишком обнадеживающей. Громадную шумиху вызвало, к примеру, очередное предприятие Денка, который 24 или 25 октября произнес не вписывающуюся ни в какие рамки речь перед студентами семинарии, откровенно предложив им убивать каждого, кто присваивает себе исключительное право трактовать Слово Божье. Выступление закончилось тем, что лис Йоханнес, с типичной для него любовью к импровизации, провозгласил себя ректором данного учебного заведения под аплодисменты воодушевленных студентов. Все это не слишком понравилось местным властям, обеспокоенным еще и неподтвержденными новостями о распространении волнений в Шварцвальде и во всех прилегающих областях, и уже до исхода следующего дня стали распространяться слухи о неминуемом изгнании Денка из города.

Так и случилось. 27 октября груз с книгами для брата Хельтцеля был задержан у Штипллерских ворот и отправлен из города в направлении Майнца. Среди книг, найденных уже заранее предупрежденной стражей городского совета, было двадцать экземпляров «Ответа» — всю партию конфисковали, а Хельтцелю, получившему от Магистра полномочия печатать и распространять эту рукопись, дали пинка под зад, прогнав из города. В течение того же дня слухи о непременном изгнании Денка переросли в уверенность. На рассвете 28 октября нас всех арестовали. Шпикам потребовался почти весь следующий день, чтобы обнаружить наш склад: вернувшийся Герготт не собирался доносить на нас, как и позволять страже слишком долго допрашивать обоих подмастерьев. Весь тираж был конфискован. Но Гут все же в первый день умудрился переправить в Бибру листовки с несколькими экземплярами памфлетов Магистра.

Городской совет не хотел неприятностей. Поздно вечером два бургомистра нанесли нам визит в камеру и сообщили, что решение уже принято: до рассвета нас выставят за пределы города, не сообщая о нашем аресте и высылке. Магистра Томаса, Оттилию, Пфайффера, Денка, Гута, Элиаса и меня.

Мы вновь оказались на дороге, получив возможность созерцать невероятное зрелище — рассвет, робко занимавшийся над башнями Нюрнберга и окрашивающий их в розовый цвет. На этот раз Магистр был не слишком удручен из-за всего произошедшего: Гут отвел нас в Бибру, в собственный дом, находившийся всего в нескольких милях пути, в безопасное место, где мы могли решать, что делать дальше.

Там Магистр заявил, что нам необходимо разделиться, и это в немалой степени обеспокоило нас: совместные неприятности последних месяцев сильно нас сблизили, так что разбивать нашу компанию казалось абсурдом.

Я помню решительное выражение его лица.

— Понимаю, но мы всемером должны проводить работу с сотнями, — заявил он, — а если мы останемся вместе, у нас этого просто не получится. Мы знаем, что является для нас самым важным и какому совместному делу мы служим. Время пришло, безбожников пора загнать в угол, половина Германии охвачена волнениями — такой момент нельзя упускать.

Он повернулся к Гуту:

— Прежде всего, необходимо убедиться, что, по крайней мере, книги, отправленные в Аугсбург, прибыли по назначению, и постараться распространить их как можно скорее…

Гут кивнул без комментариев. Эта миссия уже давно возложена на него.

Магистр продолжил:

— Что касается меня, мне жизненно необходимо побывать в Базеле. Я должен встретиться с Эколампадием и выяснить, действительно ли ситуация так накалилась, как пишут тамошние братья. Если важнейший город Гельвеции[15] перейдет на нашу сторону, жизнь князей сильно осложнится… — Его взгляд упал на Денка. — Думаю, что ты, Йоханнес, должен отправиться со мной. Ты уже работал в больших городах, и твоя помощь может оказаться весьма полезной.

— А как же мы, все остальные? — Пфайффер заметно озабочен. — Куда нам деваться?

Магистр Томас поднял тяжелую джутовую сумку и открыл ее на столе, так чтобы часть ее содержимого попала нам на глаза. Листовки заскользили по доскам, словно движимые невидимой рукой.

— Вот семена. Вашим полем станет вся сельская местность.

Мой потерянный взгляд встретился с такими же взглядами Пфайффера и Элигса.

Оттилия подняла несколько листовок.

— Конечно, крестьяне… крестьяне. — Она посмотрела на меня. — Они должны суметь понять… необходимо заставить их понять, что их братья восстают по всей Германии. А тем, кто не умеет читать, их прочитаем мы… — Потом она обернулась к Пфайфферу: — Войско, Генрих, армия крестьян, которая пядь за пядью освободит эту землю от святотатства… — Она ждала одобрения Магистра. — Мы с крестьянами отправимся маршем на Мюльхаузен, там еще осталось много народа, желающего сбросить иго тиранов и фальшивых пророков!

Я почувствовал, как мужество наполняет мое сердце и разливается по мышцам, глаза и слова этой женщины зажигали пламя, которое, как тогда я думал, никто и никогда не сможет погасить.

Указав на нас, Магистр Томас обратился к ней с улыбкой и сказал:

— Жена, я поручаю тебе трех этих мужчин. Позаботься, чтобы остались живыми и здоровыми до моего возвращения. Вам придется быть очень осторожными. Головорезы князей рыщут по всей стране, нигде нельзя задерживаться, никогда не ночевать двух ночей подряд в одном и том же месте, не верить никому, чье сердце вы не будете читать как открытую книгу. И всегда доверяйте Богу. Это Его свет освещает наш путь. Старайтесь никогда его не терять. Уверен, в начале следующего года все мы встретимся вновь в церкви Богородицы в Мюльхаузене. Удачи вам, и да пребудет Бог с каждым из вас.

Глава 21

Ветер бьется в дверные доски, как бешеная собака. Кажется, свечи качаются даже здесь, внутри, словно достает ледяное дыхание зимы. Так и воспоминания смешиваются между собой и дрожат, по-прежнему чередуясь с дрожью ярости, — это были бурные дни. Ночевки на сеновалах, по сравнению с которыми эта койка покажется княжеским ложем; тощие грязные дети, благородные лица, без тени претензий к своей судьбе, исполненные решимостью освободиться от рабства; и постоянно в пути — через фермы, города, деревни. Мы были прилежными сеятелями, разжигающими искру войны против узурпаторов слова Божьего и мучителей Его народа. Я видел, как серпы превращались в мечи, мотыги становились алебардами, а простые люди бросали свои плуги, чтобы стать бесстрашными воинами. Я видел, как щуплый плотник начал великий крестовый поход и возглавлял воинство Христово, словно командир непобедимой армии. Я видел все это, как видел и женщин, принимавших истинную веру и превращавших ее в знамя возмездия. Любовь сжигала наши сердца тем общим пламенем, что горело у нас внутри: мы были свободны, равны перед лицом Господа и могли свернуть горы, остановить ветер, поубивать всех тиранов, чтобы установить Его царство мира и братства. Мы могли сделать все, в конце концов, мы могли сделать даже это — жизнь принадлежала нам.

Темар, Унтерхоф, Регендорф, Шварцфельд, Ордруф — никогда не проводить больше двух дней в одном и том же месте. К середине декабря мы решили остановиться в крошечной деревушке, Грюнбахе, меньше чем в дне пути от Мюльхаузена. Все жители деревни были крепостными крестьянами рыцаря Энтценбергера, при дворе которого многоликий Пфайффер исполнял обязанности повара и советника. Он заверил нас, что этот рыцарь — заклятый враг имперского города и что он, без сомнения, не будет мешать нашей богоугодной деятельности в своих владениях.

За помощь в самых тяжелых работах нам позволили разместиться в старой заброшенной конюшне рядом с лачугой вдовы Фриды Френнер. Вместо постели — солома и одеяла из валяной шерсти. С самого утра в день нашего прихода женщина всячески и весьма демонстративно показывала, как рада оказать нам гостеприимство, повторяя, что всю прошлую неделю всевозможные предзнаменования указывали ей на прибытие в ее дом столь важных персон. Впервые в жизни я испытал странное ощущение — слушать человека, говорящего на моем собственном языке, не понимая ничего из сказанного. Кроме Пфайффера, родившегося в здешних краях, единственной, кто хоть как-то разбирал речь старой крестьянки, оказалась Оттилия, которая за время многочисленных путешествий с мужем научилась понимать тысячи способов, которыми можно изуродовать одно и то же наречие.

У вдовы Френнер была дочь лет шестнадцати, ходившая за господскими коровами и доившая их по утрам. Эта девушка была младшей из семи детей — шесть ее братьев погибли на службе под началом отважного капитана, наемника графа Мансфельда.

С самого утра на следующий день после нашего прибытия в Грюнбах мы отправились в поля, сады и в хлева, чтобы установить контакт с народом, раздать листовки и объявить о непременном свержении стоящих у власти. Конкуренция была очень острой: в тот же день мы встретили лютеранского проповедника, двух бродяг, пытавшихся получить стол и ночлег за толкование Библии и предсказание будущего, и, наконец, вербовщика солдат, превозносившего до небес жизнь в своем отряде наемников, щедрую плату, легкий успех и славу.