Зажги свечу - Мейв Бинчи
– Ты ведь сама говорила, что стоит, а я тебя не слушала. В конце концов, если ты можешь доказать, что брачные отношения не вступили в силу, то им придется признать брак фиктивным.
– Так и есть. – Эшлинг опустила взгляд.
Маманя ничего не знала про Джонни, другую ее любовь и привязанность. Бедная, добрая, славная маманя пыталась позаботиться о том, чтобы судьба не лишила любимую дочку того, что ей причитается.
– Маманя, со мной все будет хорошо. Я… я уже привыкла к новой жизни и вполне счастлива. Там мне будет лучше, чем здесь.
– Ладно, мы еще вернемся к этому разговору, я слишком быстро устаю. Сегодня мне кажется, что меня легким порывом ветерка сдует.
– Маманя, нет, пожалуйста, не уходи!
– Эшлинг, что толку плакать? Мы все устали от слез, у меня плечи и шея болят от плача.
– Потому что мы любим тебя!
– Если бы вы меня любили, то помогли бы мне более практичным отношением. Твой папаня только и делает, что стоит возле моей кровати на коленях… «Я не смогу жить без тебя, Эйлин, нам всем без тебя не жить, не умирай, не умирай». Эшлинг, разве такая помощь нужна умирающей женщине? Я хочу знать, что с ним все будет в порядке, что он сумеет обо всем позаботиться, что он состарится и позволит вам с Имоном вести дела в лавке и даст остальным их долю в бизнесе. Я хотела бы, чтобы он перестроил первый этаж для себя, сделал бы там себе спальню и все остальное, чтобы ему не приходилось ходить по лестнице. Ты не могла бы договориться со строителями…
Эшлинг вскочила, сверкая глазами:
– Ладно, маманя, ты хочешь, чтобы они сегодня пришли, или сначала похорон дождемся?
Эйлин засмеялась и словно помолодела:
– Вот так ты больше похожа на себя, моя девочка! Вот это моя Эшлинг!
* * *
– Эйлин, я не знаю, как мне удается оставаться с вами такой спокойной. Мы, англичане, приходим в ужас от разговоров о смерти, а я сижу тут с вами и постоянно про нее болтаю…
– Я всегда тебе говорила, что в тебе ирландского больше, чем в нас самих…
– Услышать такой комплимент от вас дорогого стоит.
– Так любой бы сказал. Ты отошлешь Эшлинг обратно? Здесь ей будет лучше. В Англии она будет метаться, там ей не место…
– На самом деле она приживается там. Я имею в виду, если бы вы видели ее квартиру. Она сделала себе уютное гнездышко и заботится о нем куда больше, чем о доме, где жила с Тони.
– Эх, какая печальная ошибка, верно?
– Да, но она сделала единственное, что могла, когда уехала отсюда.
– Не знаю… Теперь твоя точка зрения мне ближе, чем раньше, но я бы хотела, чтобы она вернулась домой. Не только ради Шона и всего остального. Я думаю, она убедится, что ее место здесь. В конце концов.
– Возможно, когда-нибудь, но я думаю, что она чувствует себя свободнее…
– Детка, я прекрасно понимаю, что в Лондоне у нее есть мужчина. Я ее мать, я почти тридцать лет знаю свою дочь, мне не нужно ничего говорить.
– Ну конечно, я не уверена…
– Конечно, ты не уверена и вообще не в курсе. А теперь скажи-ка мне одну вещь, всего одну, и я не хочу, чтобы ты передавала ей, о чем я спрашивала. Он хороший? На него можно положиться? Он сделает ее счастливой?
Элизабет посмотрела ей прямо в глаза:
– Он сделает ее безумно счастливой… на какое-то время. На него нельзя положиться, и трудно сказать, хороший он человек или нет. В каком-то смысле он и правда очень даже хороший…
Эйлин вздохнула:
– Так это твой бывший молодой человек, стало быть… ну что ж…
– Вы просто ясновидящая!
– Когда все закончится, ты отправишь ее обратно?
– Я всячески попытаюсь убедить ее всерьез подумать о возвращении.
– Ты единственная, кто говорит мне правду. Остальные говорят то, что, по их мнению, мне хочется услышать.
– Как жаль, что у моей дочери не будет возможности узнать вас получше.
– С такой матерью, как ты, за нее можно не переживать. Господь тебя благослови, детка! Я безумно устала…
* * *
На следующий день семью попросили собраться у постели Эйлин.
Отец Риордан читал розарий, и даже Шон повторял слова молитвы. Святая Мария, Матерь Божия… Святая Мария, Матерь Божия… Морин плакала, закрывая лицо руками. Ниам тоже плакала. Имон и Донал замерли в дверях, опустив голову. Рядом с ними стоял Брендан Дейли.
Эйлин хрипло дышала, словно в такт монотонным молитвам. Затем ее дыхание стало тише. Молитвы продолжали звучать.
Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…
Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей…
– Прощай, Эйлин, спасибо тебе, спасибо тебе огромное, – тихонько сказала Элизабет.
Не важно, услышала Эйлин или нет, она все равно знала.
* * *
Пегги настояла на том, чтобы прийти и самой заняться поминками.
– Хозяйка любила, чтобы все было сделано как надо, а ваша нынешняя девчонка знать не знает, какую посуду использовать и что приготовить.
Вскоре на кухне закипела работа. В одной огромной кастрюле варились куры, в другой – бекон. Элизабет в изумлении наблюдала за происходящим.
– Сколько гостей вы собираетесь пригласить? – спросила она.
– Никто никого не приглашает, все сами приходят. Разве ты никогда не ходила на поминки у себя дома?
– Не припомню ничего подобного…
Все больше и больше людей приходили в дом О’Конноров, выражая соболезнования и принося поминальные открытки.
– Я должна пойти поддержать папаню, – сказала Эшлинг.
Они сидели в своей комнате, как обычно, открыв двери, чтобы знать, что происходит в доме.
– Хорошо. Я уложу малышку и тоже спущусь. Скажи мне, чем я могу помочь.
– Да просто разговаривай, смейся, не давай людям унывать.
– Смеяться?
– Ну, немного. Это всегда помогает несколько разрядить атмосферу, но, конечно, не тогда, когда произносят официальные речи.
* * *
Сотрудники похоронного бюро вынесли гроб Эйлин в пять часов вечера. Семья медленно следовала за ними, опустив головы. По всей площади стояли люди в почтительном ожидании. Мужчины сняли шляпы и шапки. Гроб несли четверо носильщиков, и, когда они проходили мимо, все крестились. Выходившие из автобуса пассажиры остановились, чтобы пропустить процессию, и тоже осенили себя крестным знамением. Шествие поднялось на горку к церкви, где звонил колокол, нарушая приятную атмосферу теплого летнего дня.
Казалось, они простояли у гроба в глубине церкви бесконечно долго. Все жители Килгаррета, один за другим, подходили и жали
