Мастер сахарного дела - Майте Уседа
Донья Ана подумала о его родителях – и почувствовала глубокое сострадание: не было большего мучения, чем переживания за здоровье родных детей. Грязная, изношенная одежда указывала на его скромное происхождение, и, по всей видимости, он не переодевался с тех пор, как взошел на корабль.
– Хочу к маме, – еле слышно пробормотал он и всхлипнул.
Он выглядел таким одиноким и беспомощным, что донья Ана взяла его за руку. Она ожидала, что он ее отдернет, но нет – напротив, она почувствовала, как его маленькие пальчики сжали ее ладонь в ответ.
– Вы не отпустите меня, когда я усну? – спросил он.
Чтобы собрать в груди достаточно воздуха, донья Ана продолжительно вздохнула.
– Ни за что на свете.
Пабло поверил ее словам, и этого оказалось достаточно, чтобы, закрыв глаза, он представил себе свою маму. Он поддался туману, окутывавшему его разум и уносившему его все дальше и дальше. В его детском помутненном сознании возникший образ матери был так отчетлив и внушителен, что он наконец ощутил покой. Измученный борьбой, он отпустил все напряжение – и испытал необыкновенную безмятежность.
Немногим позже донья Ана заметила, как сжимавшие ее руку детские пальчики ослабли. Открыв глаза, она взглянула на него – и поняла: в сопровождении ангелов, рядом с которыми ему больше не грозят ни голод, ни холод, ни страхи, Пабло уже предстал перед Господом. С верой у доньи Аны отношения были неоднозначные, но теперь она нуждалась в ней как никогда. Она нуждалась в ней из-за маленького Пабло. Потому она крепко сжала его руку – и не выпустила ее до тех пор, пока сама, закрыв глаза, не отправилась вслед за ним.
Очнувшись, Баси увидела, как они, притихшие, крепко держались за руки, и не сумела сдержать пронизанный горем вопль, на который тут же подбежал доктор Хустино. Она никогда не видела его столь искаженного лица. Он прослушал донье Ане сердце и сделал все возможное, чтобы восстановить пульс.
– Ана, нет, любимая моя, пожалуйста…
Стоявшая рядом Мар заплакала и в попытках сдержать крик сжала кулаки.
Несмотря на все старания доктора Хустино, сердце доньи Аны затихло.
Невзирая на собственные научные знания и уговоры отца Мигеля, весь следующий час доктор Хустино пытался вернуть ей сердцебиение. И лишь присутствие бортового врача, которого оповестили о случившемся, заставило его сдаться.
Пока тот выносил заключение о смерти, Мар обняла отца. Баси безутешно плакала, не в состоянии осознать произошедшего.
И лишь голос отца Мигеля снова привел их в чувство:
– Доктор, мальчик…
Бортовой врач бросился к нему и прослушал сердце. Затем, весь расстроенный, взглянул на них, покачав головой. Отец Мигель склонился над мальчиком, и бортовой врач подошел к доктору Хустино.
– Глубоко вам соболезную, доктор, – сказал он, склонив голову и коснувшись его плеча. – Но в нашей помощи еще нуждается много других матерей, отцов и детей. Скорби придется отложить на потом.
Доктор Хустино вытянул руку вперед, не дав ему произнести больше ни слова. Он хотел, чтобы его оставили в покое, чтобы он исчез – и погрузиться в свою боль, но, смахнув слезы, провожаемый печальным взглядом Мар, поднялся.
– Пойдем, Мар, – обратился он к ней, подав ей руку.
«Чтобы страдать меньше, нужно пострадать», – когда-то давно сказала ей донья Ана.
И лишь в день, когда ее не стало, Мар поняла весь смысл этих слов.
Тогда же в знак скорби они вместе с отцом повязали на руку черную ленту и сопроводили духовника до борта корабля. За ними молча плелась обессиленная и убитая горем Баси. Под нависшим над их головами свинцовым небом, под завывавшим в ветровых черпаках ледяным ветром, под треск пенившейся под килем воды повторилась вчерашняя сцена. Сломленный горем утраты, стоявший рядом доктор Хустино выглядел на десяток лет старше. Родители же Пабло, окруженные тремя маленькими детьми, стойко продержались всю молитву духовника, пока их сына, окутанного одним с доньей Аной саваном, не сбросили в его вечный дом, находившийся теперь в глубинах океана.
Глава 12
Первый класс, казалось, болезни даже не заметил. Пока пассажиры других палуб сражались за жизнь, он следовал размеренному ритму фортепианных концертов и вечерних чаепитий. Смерть доньи Аны не вызвала во Фрисии ни малейших переживаний, и единственное, что ее волновало, – это состояние доктора Хустино: не скажется ли такая утрата на его способности исполнять в асьенде свои обязанности. Стоя на корме, она беспокоилась о белизне своих перчаток больше, чем о происходившем на нижних палубах. К ним она не испытывала ни тени сочувствия.
Да и зачем? Сострадание открывает дорогу к слабости, и если уж Фрисия чего и боялась, так это собственной уязвимости. Растрачивая себя на милосердие и сожаления, суровости своих ранних лет жизни она бы не перенесла. Сомнения, считала Фрисия, были не чем иным, как балластом, от которого следовало избавиться, пока он не утянул на дно.
С первым в своей жизни душевным разладом она столкнулась в возрасте восьми лет, когда жила в приюте. Фрисия тогда души не чаяла в своей сестре Аде: она старалась перенять ее походку и поджимала, как та, губы, когда о чем-то задумывалась. Рядом с ней сиротство казалось не таким уж и страшным. Держа ее за руку, Фрисия как бы во весь голос заявляла, что она в этом мире не одна.
Ее стремление показать всем свою удачу вызывало зависть и обиды, и несколько раз Фрисию закрывали в темном подвале для угля, куда не проникал солнечный свет и где полчищами разгуливали крысы размером с кролика.
Ада не сделала ни единой попытки уберечь Фрисию от этого кишевшего чудовищами угольного заточения, и переживание покинутости было для Фрисии куда более страшным, чем пробегавшие чуть не по ней крысы. Тогда она поняла, что наличие семьи еще не давало ни любви, ни защиты.
Через несколько лет они покинули приют и устроились служанками к одному сеньору, который днями изготовлял чучела животных, а ночами избивал жену. За толстыми стенами того дома Фрисия усвоила второй жизненный урок: в распределении сил они занимали то же место, что и собаки. Дни их наполнились криками, пинками и порками ореховым прутом. Фрисия тогда думала, что несчастнее жизни не бывает, но она ошибалась. Она хоть и была двумя годами моложе Ады, выглядела взрослее. Возможно, потому-то изготовлявший чучела
