Горничная Карнеги - Мари Бенедикт

Моя дорогая Элиза!

Как ты могла предположить, что я вас забыла?! Я каждый день думаю о тебе, о Сесилии, о маме и папе. Воспоминания о доме (даже недавние воспоминания о днях, полных беспокойства из-за того, что лорд Мартин урезал наш земельный надел, который отец столько лет поливал своим потом) придают мне сил и служат опорой в минуты уныния. По вечерам, когда я ложусь спать и долго не могу уснуть в этом чужом доме в чужой стране, я представляю, что мы лежим рядом в нашей общей постели в родительском доме и разговариваем вполголоса, поверяя друг другу свои радости и печали. И тем утешается мое сердце. Но иллюзия длится недолго, и тогда мне приходится поддерживать себя мыслью, что моя работа станет хорошим подспорьем семье, если сбудутся худшие папины страхи и лорд Мартин отберет у него землю из-за этих слухов о его прошлых политических связях.

Элиза, даже не думай винить себя за то, что папа решил отправить в Америку не тебя, а меня. Отец знает, что делает. Как только он передаст право аренды на землю тебе и твоему будущему супругу, лорд Мартин прекратит преследовать нашу семью и грозить отобрать ферму. Твой брак с Дэниелом и переход фермы в ваше владение обеспечит будущее всей семьи — ты, безусловно, понимаешь это. Великий голод показал, что мелким фермам не выжить в годину бедствий, и поэтому папа не может разделить землю между наследниками поровну. Нельзя дробить крупный надел на несколько мелких, и твое замужество — единственный способ сохранить его в целости. Папа рассудил верно. Кого еще выдавать замуж, как не тебя, самую добрую, самую милую из дочерей? Кто, ради Девы Марии, захочет взять в жены такую заумную чудачку, как я? Из меня никогда не получится хорошей фермерской жены. Нет, все сделано правильно. Тебе давно приглянулся Дэниел, а ты приглянулась ему, и ваш брак закрепит наше право на землю.

Моя работа в Америке нужна лишь для того, чтобы мы продержались до твоей свадьбы, а после гнев лорда Мартина утихнет. И тогда я смогу вернуться домой. А пока суд да дело, я выполняю свой долг. Не зря же родители с малых лет прививали нам чувство ответственности и долга! Исполнить долг перед близкими — честь для меня, и лучшей судьбы я не знаю, хотя ты и пишешь, что я достойна чего-то большего. Нет достойней судьбы, чем принести пользу своей семье.

Я постараюсь писать почаще, насколько позволит мой график. Хотя мой труд не такой изнурительный, как у бедных ирландских рабочих в шахтах и на заводах, даже простая домашняя работа отнимает почти все время. Но ты всегда остаешься в моих мыслях.

Твоя любящая сестра,

Клара

Запечатав конверт, я тут же вскочила, чтобы скорее отнести его вниз, тогда письмо заберут уже сегодня с вечерней почтой — и пусть до Ирландии оно доберется не раньше чем через несколько недель. Но, уже почти выйдя из комнаты, я поняла, что совершенно забыла о послании из Дублина. Уголок конверта торчал из складки смявшегося покрывала. Я снова присела на краешек кровати и, обмирая от страха, открыла его.

Письмо оказалось коротким. На полстраницы, не больше. Человеку, писавшему эти строки, не пришлось экономить место на листе, так что слова не лепились вплотную друг к другу, как у Элизы. Почерк был гораздо грубее, чем изящная рукописная вязь, которой отец обучил и меня, и Элизу, и младшую Сесилию. Но достаточно четкие буквы читались легко.

Дорогая Клара!

Ты имеешь полное право покинуть Дублин и начать новую жизнь в Америке, где твои навыки и умения будут, все всяких сомнений, оценены по достоинству. Я должен был сразу признаться, что у меня есть ребенок, который живет в деревне у бабушки. Какие бы сплетни до тебя ни дошли, этот ребенок родился в законном браке. С его матерью я обвенчался, когда сам был еще почти мальчишкой. Моя жена умерла в родах, и ее мать забрала внука к себе, чтобы я мог поступить на службу. Я забочусь о сыне и большую часть заработанных денег передаю на его содержание.

И тем не менее я врал тебе, и к тому же осмелился просить стать моею женой. Я знаю, что недостоин тебя, но если есть хоть малейшая надежда на прощение с твоей стороны, то я немедля отправлюсь в Америку. Прости меня, Клара. Позволь мне присоединиться к тебе и быть рядом, и ты никогда больше не будешь одна в этом мире.

По-прежнему твой,

Томас.

На мои глаза вновь навернулись слезы. Не от страха возможного скорого разоблачения: как я поняла, этот Томас приедет в Питсбург, только если получит ответное письмо с прощением, а этого никогда не случится. Просто я в первый раз по-настоящему осознала, что та, другая Клара Келли была реальным, живым человеком. И ее смерть тоже реальна.

Глава десятая

12 февраля 1864 года

Питсбург, штат Пенсильвания

Я пристегнула золотые часы на цепочке к лифу платья миссис Карнеги — последний штрих в ежедневном ритуале утреннего одевания. Затем, отступив на шаг, оглядела хозяйку и заметила на ее черной юбке серебристый волос. Я взяла специальную щетку для шелковых тканей и аккуратно сняла волосок. Все должно быть безупречно. Перед тем как уйти, мне надлежало убедиться, что у миссис Карнеги нет никаких нареканий. Это был мой первый выходной день за три месяца службы, и я не могла допустить, чтобы в мое отсутствие у строгой хозяйки возникли даже мимолетные сомнения в моей компетентности.

За минувшие три месяца я научилась не только умело прислуживать миссис Карнеги, помогая во всем, что касалось ее личных потребностей, но и выполнять другие обязанности, не требующие моего присутствия при ней, но отнимающие кучу времени. Я чистила ее платья, отмывала до блеска расчески и щетки для волос, крахмалила кружевные воротнички и муслиновые сорочки, мыла тазы, стаканы и кувшины, которые миссис Карнеги использовала в личных покоях; я следила за состоянием предметов ее гардероба и при необходимости штопала и зашивала белье и чулки. Я каждый день проверяла, есть ли у нее свежая питьевая вода, висят ли в ванной чистые полотенца, хорошо ли отглажено постельное белье, не пора ли менять цветы в вазах. Я уже