Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Но Советское правительство с маниакальным упорством продолжало добивать даже это вконец разложившееся воинство, по недоразумению все еще считавшееся армией. 30 ноября по частям было разослано «Временное положение о демократизации армии», упразднявшее офицерские чины, знаки отличия и ордена. А 16 декабря декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах» провозгласил окончательное упразднение самого офицерского корпуса. Эти документы вызвали новый всплеск ненависти к офицерам. «Не проходило и дня без неизбежных эксцессов, – с болью писал генерал Будберг. – Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов». Последние, и без того уже призрачные дисциплинарные узы с солдатской массы были сняты. Дезертиры толпами повалили в тыл. Из штаба Ставки в Совнарком сообщали (18 января 1918 года), что «дезертирство прогрессивно растет… целые полки и артиллерия уходят в тыл, обнажая фронт на значительных протяжениях, немцы толпами ходят по покинутой позиции…».
На этом история русской армии подошла к концу. Казалось, была близка к завершению и история России. В ноябре—декабре объявили о своем суверенитете Финляндия и Украина, об автономии – Эстония, Крым, Бессарабия, казачьи области, Закавказье, Сибирь… Дошло до того, что в лагерях для военнопленных образовалась «Республика немецких пленных», о чем в декабре с удовлетворением сообщал статс-секретарь Кюльман: «В различных местах, где имеются большие лагеря для военнопленных, немецкие пленные, увидев царящий вокруг хаос, взяли на себя снабжение и руководство и теперь кормят не только себя, но и население окрестных деревень. Местное население чрезвычайно довольно этим и вместе с немецкими пленными образовало нечто вроде республиканского управления, где всем заправляют пленные. Это, разумеется, совершенно необычное явление в мировой истории. Россия еще в большей степени, чем Америка, страна неограниченных возможностей».
Немцы настаивали на том, чтобы Россия признала независимость Польши, Литвы, Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и Финляндии, не требуя при этом вывода оттуда германских войск. Советская делегация протестовала, указывая на то, что нельзя «говорить о мире без аннексий, когда у России отнимают чуть ли не 18 губерний».
30 декабря на совещании представителей общеармейского съезда по демобилизации армии Ленин, Троцкий и Крыленко заявили, что положение с заключением мира «почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов; поэтому Совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну». Но было уже поздно – армии больше не существовало. В своей заботе о сохранении территориальной целостности России большевикам пришлось полагаться не на русскую армию, а на европейскую социал-демократию, которая, казалось, вот-вот должна была, по примеру России, свернуть шею своим правительствам и заключить с Советами демократический мир без аннексий и контрибуций. Вся нехитрая тактика Ленина сводилась к затягиванию переговоров, а для этого, по его словам, был нужен «затягиватель». На эту роль был выбран нарком по иностранным делам Лев Троцкий – один из немногих советских вождей, не имевший отношения ни к проезду революционеров через Германию, ни к немецким деньгам. «Я уехал в Брест-Литовск, – писал он, – с единственной инструкцией: затягивать переговоры как можно дольше, а в случае ультиматума выторговать отсрочку и приехать в Москву для участия в решении ЦК».
С приездом Троцкого в Брест-Литовск (7 января) отношения с немцами резко изменились. Совместные обеды были прекращены. Новый глава советской делегации счел их неуместными, коль скоро значительная часть города была обнесена колючей проволокой с предупреждением: «Всякий русский, застигнутый здесь, будет убит на месте». Переговоры приняли характер ораторского поединка между Троцким и Гофманом. Как вспоминал военный консультант советской делегации, бывший царский генерал Александр Александрович Самойло, «на заседаниях Троцкий выступал всегда с большой горячностью, Гофман не оставался в долгу, и полемика между ними часто принимала очень острый характер. Гофман обычно вскакивал с места и со злобной физиономией принимался за свои возражения, начиная их выкриком: «Ich protestiere!..» [я протестую!], часто даже ударяя рукой по столу…». Троцкий язвил по поводу этих вспышек гнева его дипломатического визави: «Генерал Гофман… показывал, что ему не симпатичны закулисные хитрости дипломатии, и несколько раз ставил свой солдатский сапог на стол переговоров. Мы сразу поняли, что единственная реальность, которую действительно следует воспринимать всерьез при этих бесполезных разговорах, это сапог Гофмана».
Дипломатические уловки Троцкого не остались тайной для германской стороны. «Ему и его друзьям, – писал Кюльман, – самой важной целью кажется мировая революция, по сравнению с которой интересы России вторичны. Он усердно читает и штудирует германские социал-демократические газеты и надеется, что германские «социал-демократия и массы совместно выступят против войны».
18 января Гофман еще раз сформулировал условия Германии: отторжение от бывшей Российской империи ее западных окраин (Польша, Литва, часть Латвии, острова Балтийского моря) и оставление на этих территориях германских оккупационных войск. Троцкий, выполняя данные ему инструкции, заявил о необходимости прервать заседания ввиду того, что ему нужно обсудить создавшееся положение с членами ЦК и Совнаркома.
К этому времени Ленин пришел к выводу, что пора уступить германскому давлению и, ради упрочения внутреннего положения большевиков, подписать германский проект мирного договора. «Продолжая в таких условиях войну, – указывал он, – мы необыкновенно усилим германский империализм, мир придется все равно заключать, но тогда мир будет худший, так как его будем заключать не мы. Несомненно, мир, который мы вынуждены заключать сейчас, – мир похабный, но если начнется война, то наше правительство будет сметено и мир будет заключен другим правительством».
Но случилось непредвиденное – часть большевиков (так называемые левые коммунисты) выступили против ленинской линии на достижение мира во что бы то ни стало. Эти партийные оппозиционеры призывали к революционной войне любой ценой с целью помочь рабочим Германии свергнуть кайзера и совершить социалистическую революцию. Один из руководителей штурма Зимнего дворца и его первый комендант Григорий Исаакович Чудновский открыто обвинял вождя большевистской партии в подрыве боеспособности русской армии: «То, что сделано сейчас тов. Лениным, уничтожает возможность для наших солдат идти в бой, в том случае, если германское правительство не пойдет на мирные переговоры и нам придется продолжать войну, неся германскому пролетариату освобождение на концах своих штыков». Троцкий предпочитал лавировать между обеими фракциями, выдвинув «промежуточную» платформу «ни мира, ни войны»: «Мы войну прекращаем, мира не заключаем, армию демобилизуем». Смысл этой формулы заключался в ожидании революции на Западе.
Германские условия мира не устраивали и командный состав русской армии, – даже тех лиц, которые
