Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
«Рано утром, двадцатого ноября, к могилевскому вокзалу медленно подходит петроградский поезд, и прапорщик Крыленко с эскортом из пятисот матросов крейсера "Аврора" вступает в Могилев.
Через час он в кабинете Верховного главнокомандующего, приземистый, сутулый, с несоразмерно большою головой и рыжею щетиною на щеках, ведет с ним полушепотом длинную беседу и, в результате, отвозит Духонина в свой вагон.
В двенадцать часов дня Верховный главнокомандующий и прапорщик Крыленко сидят в салон-вагоне и пьют кофе.
Перрон наполнен разношерстной публикой, толпой шатающихся, праздных и распущенных солдат, вихрастыми матросами с "Авроры", цинично-разухабистыми, хмельными, возбужденными.
В салон-вагон входят три матроса, у одного из них в руках плакат из серой оберточной бумаги с крупной надписью углем: "Смерть врагу народа Духонину". Военно-революционный суд отряда моряков.
Крыленко быстро вскакивает с места: "Товарищи!… Оставьте!… Генерал Духонин не уйдет от справедливого народного суда"…
Один из матросов подходит неуверенно к Духонину и, тронув за плечо, бросает глухо: "Пойдем!"
Прапорщик Крыленко садится, склоняет голову к столу и закрывает пальцами глаза и уши. На площадке вагона происходит короткая борьба.
Духонин держится за поручни и, сильный физически человек, не уступает натиску трех озверелых палачей.
Выстрел из нагана в затылок сваливает его с ног. Изувеченное тело терзается ликующей толпой».
Родившееся тогда же выражение «отправить в штаб к Духонину» стало первым в длинной череде революционных эвфемизмов – всех этих «шлепнуть», «вывести в расход», «пустить в распыл», «поставить к стенке» и т. п.
После устранения Духонина ничто уже не могло помешать организации на фронте братаний, которые большевистское правительство считало самым мощным средством воздействие на австро-германскую сторону с целью принуждения ее к переговорам о мире. С этого времени братание приобрело массовый характер: к концу ноября большая часть из 125 русских дивизий, находившихся на фронте, заключили с противником соглашение о прекращении огня, причем 20 дивизий – в письменной форме. Впрочем, военное командование Центральных держав быстро взяло ситуацию под контроль. Солдатские комитеты в русских частях жаловались, что на братания «ходят к ним одни и те же лица» – уполномоченные австро-германским командованием вести агитацию для дальнейшего разложения русской армии.
Германия вела игру с большевиками с чрезвычайной осторожностью. С одной стороны, немцы делали все для того, чтобы укрепить новую власть в России. Советскому правительству сразу же была оказана финансовая и дипломатическая помощь. 9 ноября Людендорф телеграфировал в МИД Германии: «Согласно перехваченным радиограммам, в Петрограде разразилась революция, в ходе которой, как полагают, победил Совет рабочих и солдатских депутатов. Совет, по-видимому, старается не допустить уход войск с фронта в Петроград. Тем не менее победа Совета рабочих и солдатских депутатов желательна с нашей точки зрения. Поэтому прошу использовать перехваченные радиосообщения в целях пропаганды этой победы». На следующий день министр финансов Германии дал согласие на полное удовлетворение запроса статс-секретаря иностранных дел Рихарда фон Кюльмана о выделении 15 млн марок «на политическую пропаганду в России».
Однако немцы предпочитали не форсировать события, считая целесообразным выждать пресловутые «две недели» – срок, отведенный правительству Ленина единодушным общественным мнением в России, по истечении которого советский режим должен был рухнуть. Лишь 27 ноября, убедившись в том, что большевики взяли в свои руки все нити управления в Петрограде и в Ставке, германское верховное командование объявило о своем согласии немедленно начать переговоры о перемирии. Оно же выбрало и место переговоров – оккупированный германскими войсками Брест-Литовск, где располагалась штаб-квартира германского командования на Восточном фронте. Здесь было удобно держать советскую делегацию в изоляции. 30 ноября к заявлению Германии присоединилась Австро-Венгрия, а затем и Болгария с Турцией.
Открывшиеся 3 декабря переговоры наглядно демонстрировали, как сильно изменилась Европа за три года войны. Центральные державы были представлены группой генералов, потомков аристократических семей, во главе с начальником штаба главнокомандующего Восточного фронта Максом Гофманом. С советской стороны за стол переговоров села разношерстная компания никому не известных людей, собиравшаяся вершить судьбы России и мира. Возглавлял ее Адольф Абрамович Иоффе, каторжанин и невротик. Наиболее колоритной фигурой советской делегации была эсеровская террористка Анастасия Алексеевна Биценко, в 1905 году застрелившая в доме Столыпина генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова, усмирителя крестьянских бунтов в Саратовской губернии. Приехавшие в Брест большевики и эсеры не забыли прихватить с собой представителей «революционного народа» – рабочего, крестьянина и солдата, найденных где-то в последний момент.
Гофман оставил ироническое описание первого обеда с советской делегацией: «Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня сидел рабочий, которого явно смущало большое количество столового серебра. Он пробовал то одну, то другую столовую принадлежность, но вилкой пользовался исключительно для чистки зубов. Прямо напротив, рядом с принцем Гогенлоэ, сидела террористка Биценко, а рядом с нею – крестьянин, чисто русский тип с длинными седыми кудрями и огромной дремучей бородою. Один раз вестовой не смог сдержать улыбку, когда спрошенный, какого вина ему угодно, красного или белого, он попросил того, которое крепче».
Переговоры, едва начавшись, сразу же зашли в тупик. Иоффе говорил о мире «без аннексий и контрибуций» и запрете для Германии переброски войск на Запад; Гофман соглашался обсуждать эти условия только в случае присоединения к переговорам других стран Антанты. 7 декабря в заседаниях мирной конференции был объявлен двухнедельный перерыв.
Возобновление переговоров 25 декабря не принесло никакого прогресса: обе стороны упорно стояли на своем. Военная верхушка Германии начала нервничать. 18 декабря на вопрос Кюльмана о том, зачем, собственно, продолжать оккупацию прибалтийских территорий, Гинденбург ответил: «Я должен иметь возможность маневра левого фланга в будущей войне». 26 декабря он телеграфировал рейхсканцлеру барону Георгу фон Гертлингу[191]: «Я должен выразить свой решительный протест против того, что мы отказались от насильственного присоединения территорий и репараций… До сих пор исправления границ входили в постоянную практику. Я дам своему представителю указание отстаивать эту точку зрения после встречи комиссии по истечении десятидневного перерыва… Я еще раз подчеркиваю, что наше военное положение не требует поспешного заключения мира с Россией. Не мы, а Россия нуждается в мире. Из переговоров создается впечатление, что не мы, а Россия является диктующей стороной. Это никак не соответствует военному положению».
Действительно, по ту сторону от германских окопов находилось всего лишь сборище плохо вооруженных людей. Прибывший в Петроград в конце декабря начальник штаба XIV армейского корпуса полковник Алексей Петрович Беловский свидетельствовал, что «никакой армии нет; товарищи спят, едят, играют в карты, ничьих приказов и распоряжений не исполняют; средства связи брошены, телеграфные и телефонные линии свалились, и даже полки не соединены со штабом дивизии; орудия брошены на позициях, заплыли грязью, занесены снегом, тут же валяются снаряды
