Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
VIII
В России всю весну 1917 года Временное правительство и верховное командование ломали головы над тем, когда же, наконец, «революционная» русская армия будет готова продолжить войну. Послы союзников в Петрограде требовали дать гарантии дальнейшей борьбы до победного конца – как-никак Восточный фронт по-прежнему притягивал почти 150 вражеских дивизий. Палеолог наседал на министра иностранных дел Милюкова: «Я не могу допустить никакой двусмысленности насчет вашей решимости сохранить ваши союзы и продолжать войну. Мне нужна не надежда, мне нужна уверенность». Французский премьер-министр Александр Рибо злился: «Пусть русские воюют, как хотят, лишь бы воевали».
Между тем ситуация складывалась парадоксальная. Впервые с начала военных действий русская промышленность могла практически полностью удовлетворить материально-технические запросы фронта, в том числе по тяжелой артиллерии, снарядам и т. д., а боеспособность войск пала ниже, чем во время Великого отступления 1915 года. Одно из донесений с Западного фронта сообщало: «В полках по 8—10 самогонных спиртных заводов; пьянство, картеж, буйство, грабежи, иногда убийства…». Мнение большинства «начальствующих лиц» сводилось к тому, что «в настоящее время войска пригодны только к обороне, наступление будет возможно через 1—2 месяца после того, как возбуждение, вызванное переворотом, уляжется» (из донесения штаба Западного фронта).
Постепенно в Ставке и на фронтах многие командиры стали склоняться к оригинальной мысли, что неспособность армии к наступлению возможно преодолеть с помощью успешного наступления. По словам генерала Деникина, бывшего в это время начальником Штаба Верховного главнокомандующего, «…в пассивном состоянии, лишенная импульса и побудительных причин к боевой работе, русская армия несомненно и быстро догнила бы окончательно, в то время как наступление, сопровождаемое удачей, могло бы поднять и оздоровить настроение если не взрывом патриотизма, то пьянящим, увлекающим чувством победы. Это чувство могло разрушить все интернациональные догмы, посеянные врагом на благодарной почве пораженческих настроений социалистических партий. Победа давала мир внешний и некоторую возможность внутреннего. Поражение открывало перед государством бездонную пропасть. Риск был неизбежен и оправдывался целью – спасение Родины». Роковая ошибочность этих рассуждений была в том, что русская армия пребывала не во временном кризисе, который можно преодолеть тем или иным способом, а в состоянии полной моральной неспособности к дальнейшему продолжению войны.
Верховный главнокомандующий генерал Алексеев сохранял более трезвый взгляд на вещи. В своем письме от 25 марта, адресованном военному министру Гучкову, он писал по поводу обязательств России перед союзниками: «Что касается до намечаемых мною совместно с союзными нашими армиями оперативных планов, то об этом в данную минуту говорить уже поздно… Теперь дело сводится к тому, чтобы с меньшей потерей нашего достоинства перед союзниками или отсрочить принятые обязательства, или совсем уклониться от исполнения их… Таким образом, сила обстоятельств приводит нас к выводу, что в ближайшие четыре месяца (с апреля по июль. – С.Ц.) наши армии должны бы сидеть спокойно, не предпринимая решительной, широкого масштаба операции».
Положение армии обсуждалось 17 мая на совместном заседании Временного правительства и Исполнительного комитета Петроградского совета с участием высшего генералитета. Генерал Алексеев еще раз твердо обозначил свою позицию: «Казалось, что революция даст нам подъем духа, порыв и, следовательно, победу. Но, к сожалению, в этом мы пока ошиблись. Не только нет подъема «порыва», но выплыли самые низменные побуждения – любовь к своей жизни и ее сохранению. Об интересах Родины и ее будущем забывается… Армия на краю гибели. Еще шаг, и она, ввергнутая в бездну, увлечет за собою Россию и ее свободы, и возврата не будет…»
Другие вожди армии тоже не скрывали тяжелого состояния подчиненных им частей.
Генерал Абрам Михайлович Драгомиров (командующий Северным фронтом):
«Господствующее настроение в армии – жажда мира… Стремление к миру является настолько сильным, что приходящие пополнения отказываются брать вооружение – зачем нам, мы воевать не собираемся. Работы прекратились. Необходимо принимать даже меры, чтобы не разбирали обшивку в окопах и чинили дороги…
Трудно заставить сделать что-либо во имя интересов Родины. От смены частей, находящихся на фронте, отказываются под самыми разнообразными предлогами: плохая погода, не все вымылись в бане. Был даже такой случай, что одна часть отказалась идти на фронт под тем предлогом, что два года тому назад уже стояла на позиции под Пасху. Приходится устраивать торговлю комитетов заинтересованных частей…
Гордость принадлежности к великому народу потеряна, особенно в населении Поволжских губерний, – «нам не надо немецкой земли, а до нас немцы не дойдут…».
Генерал Брусилов:
«…Кавалерия, артиллерия и инженерные войска сохранили 50% кадровых. Но совершенно иное в пехоте, которая составляет главную массу армии. Большие потери – убитыми, ранеными и пленными, значительное число дезертиров – все это привело к тому, что попадаются полки, где состав обернулся 9—10 раз, причем в ротах уцелели только от 3 до 10 кадровых солдат. Что касается прибывающих пополнений, то обучены они плохо, дисциплина у них еще хуже. Из кадровых офицеров в полках уцелели по 2—4, да и то зачастую раненых. Остальные офицеры – молодежь, произведенная после краткого обучения и не пользующаяся авторитетом ввиду неопытности…
Свобода на несознательную массу подействовала одуряюще. Все знают, что даны большие права, но не знают – какие, не интересуются и обязанностями. Офицерский состав оказался в трудном положении. 15—20% быстро приспособились к новым порядкам по убеждению; вера в них солдат была раньше, сохранилась и теперь. Часть офицеров начала заигрывать с солдатами, послаблять и возбуждать против своих товарищей. Большинство же, около 75%, не умело приспособиться сразу, обиделось, спряталось в свою скорлупу и не знает, что делать».
И все же большинство главнокомандующих фронтов высказались на этом совещании за наступление. По словам Брусилова, такова была «наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром».
В связи с этим последовали перемены в военном командовании. 4 июня, по настоянию военного министра Керенского[178], Временное правительство отрешило «недостаточно революционного» генерала Алексеева от должности Верховного главнокомандующего, заменив его Брусиловым – единственным, по мнению властей, из генералов, совмещавшим в себе «как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России».
Последние слова означали только, что Брусилов сполна овладел искусством революционной демагогии. Никаким «революционером» он, конечно, не был и вполне осознавал гибельность «демократических преобразований» для армии. Но он наивно надеялся, потакая солдатской массе, мало-помалу вернуть войска на путь воинского долга. Как-то, в беседе с генералом Деникиным новый
