Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов
После обеда Малявин много раз звонил Шаболову, но отвечали каждый раз: «Позвоните попозже», – а потом сказали, что он уехал к заказчикам, и Малявин сообразил, что Володька умылился по личным делам, что в их проектном институте допускалось, а приятели его прикрывают. Тут же позвонил Дмитрию Лунину, объяснил ситуацию и стал всячески стращать, доказывать, что их могут запросто обдурить. Лунин перебил, сказал, что его пугать не надо, он и без того крепко опасается. Но как быть, если сговорились сегодня на семь часов вечера?..
– Оставить Шаболовых одних с этими жучками нельзя. Так что я должен поехать.
Малявин знал: если добрейший Дима Лунин говорил «я должен», то это бетон, чугун, спорить бесполезно. Поэтому лишь вздохнул огорченно… Ему очень не хотелось ехать к Шаболовым в эту пятницу.
Лунин ответил, подыгрывая Малявину самую малость:
– Он упрямый, я Володьку знаю двадцать пять лет, еще с института. Вот если б ты подъехал…
– У меня комиссия начнется в четыре часа. Но, я думаю, успею. Так что до вечера…
На комиссии по трудовым спорам Малявин сидел смирно. Дело для него новое, надо сказать, непростое, особенно когда начинается вся эта бодяга: имели право или нет уволить товарища Петрова. И сам Петров, взрослый мужик, униженно просит: мол, все, завяжу с выпивками, только не увольняйте по статье.
Встрял Малявин лишь раз, когда разбирали жалобу на восемнадцатилетнего выпускника механического техникума… Точнее, заявление матери, которая просила за сына. А сын – рослый, симпатичный парень – сидел, набычившись, и ничего не просил. Только раз, когда насели отчаянно: «Почему прогуливаешь?» – парень, не поднимая головы, пробурчал: «Так они мне работу не дают. Болтался неделю, болтался…»
– А может быть, его оставить еще на месяц, как бы с испытательным сроком? – спросил Малявин всех разом.
Председатель комиссии ответил, что оставить-то, мол, можно, да проку от него никакого.
– Будет прок, если вынести решение, что на производстве малых двигателей плохо работают с выпускниками, с молодежью. Парня же перевести на другое производство да в хороший техотдел, где его могут научить делу, поднатаскать.
Члены комиссии закивали одобрительно и с некоторым даже облегчением, что все так хорошо обкрутилось. И мать осталась довольна. Только сам парень был безучастен. Ему – ничего не нажившему – нечего было терять, он прикидывал и раньше, что нужно тикать с этой каторги и, если не получится приткнуться в денежный кооператив, сунуться в небольшую шарашку, где за эти же деньги можно спокойно валять дурака, пока не призовут в армию. Деньги его особо не заботили: если бы не нужда в каждодневной трешке на карманные расходы, он предпочел бы совсем не работать.
Малявин пометил в блокноте фамилию председателя комиссии – Ашоков, рядом фамилию парня – Зубако, хотя оба были ему несимпатичны. Про Ашокова знал из газетного очерка, называвшегося «Несгибаемый Азамат», но сейчас, глядя на сухого, морщинистого старика, все одно не мог поверить, что это и есть тот самый Ашоков – герой войны, чудом выживший после ранения в голову. Как не мог поверить, что из этой флегмы, как окрестил парня, одетого в импортную куртку с множеством карманов и замков, с нелепо окрашенными в два цвета волосами и взбитым чубом, может выйти что-то путное, а тем более цеховой технолог. «На остров бы необитаемый этого сучонка!» – подумал было Малявин, но тут же осадил себя. Больше того, даже попробовал представить себя восемнадцатилетним, после чего возник такой мощный наплыв ощущений, что ему стало жарко. Он сказал невпопад:
– Не в прическе же дело!
– Что вы хотите сказать? – обернулся полный розовощекий мужчина, один из членов комиссии, предлагавший поначалу гнать парня к чертовой матери.
– Да вот смотрю на джинсовую форму, на его прическу и себя вспомнил с волосами до плеч и в неимоверно расклешенных брюках.
Кто-то из сидевших вдоль стола мужчин хохотнул раскатисто, с захлебом, а полненькая блондинка с ярко-красными губами сказала, сощурив глаза:
– Ох, как вы шутите, Иван Аркадьевич!
Малявин ничего не ответил. Ему делалось как-то тягостно, если возникал восемнадцатилетний учащийся техникума Ванька Малявин – нечистоплотный и злой парень. Блондинка, кокетливо улыбаясь и поигрывая глазами, что-то спросила, но Малявин не разобрал среди начавшейся разноголосицы, а переспрашивать ему не хотелось эту женщину, притворно удивившуюся тому, что до армии он был самым обыкновенным охламоном, словно она забыла, что в семнадцать лет (это угадывалось в лице, глазах, проглядывало в одежде, ужимках и позволяло ему думать именно так) была всего лишь смазливой шлюшкой с грязно-серым начесом на голове, в мини-юбке из трикотина и с приторным ароматом дешевых цветочных духов, сквозь который все одно просачивался запах застарелого трихомоноза. Но как бы она оскорбилась, завопила, напомни ей Малявин такое, потому что старательно перевоплощалась и уже сжилась с ролью вальяжной дамы, жены одного из солидных командиров производства, а значит, тоже немного начальницы, которая может себе кое-что позволить…
Только в начале седьмого Малявин смог позвонить Шаболовым, тайно надеясь, что встречу перенесли, что они вдруг одумались. Он так и спросил сразу, когда Володька алекнул. А Шаболов ответил:
– Как же отменишь, если они уже поднялись в квартиру? Но без Димы я начинать не буду… Ты подъедешь? – спросил Володя Шаболов, и в голосе его пискнуло волнение.
Вперебивку зазвенел голос его жены Марины:
– Привет, Малявин! Ты побыстрей, а то у меня коньяк припасен настоящий, армянский, лимоны к нему.
Иван мгновенно представил Шаболиху (так ее звали шутя) – верткую, модно и броско одетую, пахнущую французскими духами, но не какими-нибудь там «Клема», так полюбившимися советским торговым работникам, и даже не «Мадам Роша», а чем-нибудь сверхмодным, вроде «Гюрзы»; как глазки у нее поблескивают от предвкушения больших денег, которые она потом спрячет непременно на кухне в банке из-под крупы или вермишели, чтобы потом сразу выложить, как только удастся сторговать приглянувшуюся им дачу в кооперативе «Березка».
Но, как это часто бывает зимой, пронзительно подвывал стартер, и не хватало малости, чтобы двигатель завелся. Благо подвернулись два паренька, толкнули под горку, за что он подбросил их до Дворца спорта.
Когда поднялся на четвертый этаж к Шаболовым, было около семи. Дверь открыла Марина. Впустила и тут же, наклонившись к нему близко, как для поцелуя, прошелестела:
– Уже договорились – один к двум. Считаем деньги.
