Убитый, но живой - Александр Николаевич Цуканов
Хотела юркнуть в ярко освещенную комнату, но Малявин придержал за локоть и так же, наклонясь к ней и невольно окунаясь в будоражащий сладкий запах ее макияжа, волос, прошептал:
– Я пока посижу здесь, а ты им скажи, что братишка младший пришел.
Он повесил куртку, сдвинул телефон и уселся прямо на тумбочку, стал разглядывать покупателей, сидевших к нему спиной. Точнее, спиной сидел блондинистый мужчина в кожаном пиджаке, а второй – с богатой черной бородой, росшей от самых подглазьев, – сидел полубоком. Все пятеро расположились вокруг журнального столика, придвинутого к дивану. Сидели они у дальней стены с двумя большими окнами, глядевшими на проспект, название которого менялось с приходом к власти каждого нового главы государства, а ныне он и вовсе остался без названия и жители предлагали назвать его на все времена – «проспектом имени Вождя».
Деньги и пачка узких зелененьких сертификатов переходили из рук в руки. Марина считала медленно полусотенные купюры, боясь ошибиться, шевелила при этом губами и так старательно вела счет, что у нее на лице проступили красные пятна.
– В пачке сто тридцать шесть купюр, – сказала она, пересчитав деньги трижды.
Бородач даже не взглянул на нее, показывая тем, что он истинный кавказец и такие дела решает с мужчинами. Смотрелся он совершенным абреком из-за густой черной бороды, резких жестов, акцента. И только костюм из толстого сукна в крупную клетку с узким галстуком приглушал его диковатый разбойный вид. Бородач повернулся к Шаболову и, постукивая ребром ладони по инкрустированной столешнице, стал объяснять, что уезжал в Ригу, а этому вот, он кивком показал на своего напарника, оставил деньги на хранение, и теперь не хватает. Он так коверкал слова, огрубляя их и нажимая горлом, что понять его было непросто.
– Дай сюда! Снова буду считат, – потянулся бородатый к пачке полусоток.
– Ты сам клал их в дипломат, я не трогал. Сразу четырех штук не хватало, выходит! – стал несколько запоздало оправдываться блондинистый в кожанке, поднимая голос до крика. – Считать надо было лучше!..
Малявин ощутил секундную спазму и даже подернул плечами, как от озноба. Голос показался знакомым… или же сама интонация под блатного, привыкшего чинить разборки. Во всем этом ощутил он фальшь, наигрыш.
Дмитрий Лунин поднялся, стал прохаживаться по комнате, поглядывая на Шаболова так, словно выговаривал: «Теперь-то видишь, с кем связался?»
А блондинистый, будто угадав затаенное, повернулся к Лунину, взялся пояснять, что Жора просто обсчитался и волноваться не надо.
– Все бывает… Но сюда-то вас на веревке не тянули, – ответил Лунин спокойно, без нажима, хотя его возмущало это неприкрытое торгашество.
– Правильно, – поддержал его Шаболов, – или как сразу договорились, или давайте прощаться.
Сидел он понурый, пожевывая-покусывая верхнюю губу и зациклившись на этих двухстах рублях, из-за которых разлаживалась сделка. Он уступил, если бы не упрямство жены и ее твердо сжатый кулачок – им она грозила, давая понять, что нельзя уступать.
Хмурые лица мужичков забавляли Марину Шаболову, как и то, что они не понимали простейшего: не солгать, так и не продать. Она любила и, как ей казалось, умела торговаться с шуточками, с подковыром. Если бы не этот кавказец разбойного вида, который ее взглядом обносил, будто стул, она бы выколотила недостающие деньги, припрятанные покупателями до случая, для торговли, о чем ни Лунин, ни Володька не догадывались.
Они смотрели неотрывно, как подбивает о столешницу пачку денег бородатый кавказец, равняя их, как стягивает черной резинкой – такой обычно прихватывают женщины волосы в пучок. Бородач подержал деньги на ладони, как бы в нерешительности, словно не знал, что с ними делать, – сказал:
– Здес шэст восемсот! Давай, шытай снова…
– Я уже трижды считал, – ответил Шаболов, а Марина поддакнула: сколько, мол, считать – и придвинула к себе пачку сертификатных чеков.
– Последний слово. Три с половиной ваши – мой шест восемсот!
– Нет, нам нужно ровно семь тысяч, – с наигранным возмущением ответила Шаболова, а про себя подумала, что они потом эти двести рублей пропьют в кабаке, да еще посмеются над ними.
– Нас нэ понымат, – сказал бородач, протягивая деньги напарнику в кожане, а тот ему – дипломат. А следом выкрикнул что-то схожее с русским «была не была!» Заторопился: – Хорошо. Дай тры четыреста. Хвалу, друг, не уступил! Бэри монэты…
При этом бородач так размахивал руками, что столкнул со стола дипломат. Тут же поднял его, ощерясь в улыбке и приговаривая: «Вах, вах, вах!..» А его напарник все держал над столом пачку – только теперь уже в левой руке. Шаболов взял перетянутую черной резинкой пачку, а бородач придвинул к себе ярко-зеленые, похожие на пятидесятирублевки, ассигнации Внешторгбанка и раскрыл на коленях дипломат.
Малявин все рассчитал. Он стремительно вошел в комнату, молча ухватил блондина за левую руку и рывком развернул его на себя.
– Алик?! – вдруг выдохнул он, тараща глаза с той крайней степенью удивления, какую невозможно подделать. – Алик, черт побери! – сказал уверенно и сердито.
Мужчина приподнял правую руку к лицу, словно защищался от удара, подался назад, бормоча: «Ошибся ты, парень, ошибся…» Но Малявин нападал, поэтому быстрее прорвался сквозь шок, замешательство, ухватил резко Алика за лацканы пиджака и потянул на себя, словно хотел вцепиться зубами в это ненавистное лицо.
– Вот так встреча, ростовский хмырь!
Сильно ударить головой Алику-блондину помещала кожанка, собранная у горла в гармошку. И все же он боднул Малявина в нос. Вырвался. Чуть не упал, зацепившись за стул, и кинулся к выходу. Но Малявин в два невероятно огромных прыжка настиг его у дверного проема, навалился сзади, уцепив жестко левую руку, и ее же рывком безжалостно заломил вверх, к самому загривку. Почувствовал, как обмяк, сломался от боли «ублюдок» – иначе называть его он не мог, – выдернул из рукава, с нашитой там липучкой пачку настоящих полусотенных купюр, хотел отбросить деньги Шаболову… Тут-то и ударили, как ему показалось, ломом в спину и этим же ломом по железу.
Когда второй выстрел вбил его в стену, он все одно не мог, не хотел верить, что стреляют «взаправду». Заваливаясь на дверной косяк и оползая вдоль него, Малявин успел увидеть перевернутый стол, Володьку Шаболова, роняющего на стол и на пол куски резаной зеленой бумаги, бородача с пистолетом в руке, а рядом Лунина, скорчившегося от удара в пах, и даже увидел широко раскрытый рот Маринки, но самого крика уже не слыхал.
Не слыхал, как кричала она, сглатывая слезы, пока Шаболов вызывал по ноль-три «скорую помощь».
– Ваня, Ванечка! Мы продавали один к одному!..
И как затем орал в трубку Володька, дозвонившись
