Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Прижавшись к его груди, она ничего не сумела произнести, а лишь тихо плакала, радуясь, что дожила до такого светлого дня, и печалясь, что радость эта последняя.
Рядом стоял Агафон и терпеливо ждал своей очереди обнять барина, шумно при этом сморкаясь и вытирая нос рукавом рубахи.
Следом за нянькой выбежали какие-то две девки, но Максим их не знал и никогда до этого не видел.
Не успела улечься пыль, поднятая его возком, как на тройке гнедых примчался Кешкин дед.
Вот кто ничуть не изменился.
– Изот Михеич! – увидев его, воскликнул Максим. – Мне кажется, ты умудрился даже время перехитрить… – обнял его худую спину.
– Да какие в нас хитрости, – потупился тот, откашлявшись и с удовольствием прикидывая, что барчук стал важным господином, а старосте большого барина и почета больше.
А когда, засуетившись, подхватил саквояж, чтоб помочь внести его в дом, лицо его приняло такое блаженно-восторженное выражение, что Максим рассмеялся, подумав: «Нюхом чует, старый черт, за что хвататься».
После того, как староста брякнул саквояжем, ставя его в комнате, и потер усталую руку, он почувствовал к его высокоблагородию безграничнейшее уважение, а когда увидел заслуженные им награды, то просто стал преклоняться перед барином.
Отдохнув и пообедав, Максим решил оглядеть свое имение.
Изот специально ждал его, чтобы сопровождать.
Начали они с конюшни.
– Рысака Гришки нет! – сообщил староста. – Продать пришлось, – и на вопросительный взгляд Рубанова добавил: – Старый стал, болеть начал. А заместо него вона каку красавицу приобрел, – хлопнул по крупу нервно задрожавшую атласной кожей и заплясавшую на задних копытах кобылу. Кукушкой зовут!
– Какой кукушкой? Отродясь у меня не было кукушек, а только гришки…
«Но это же кобыла… – задумался он и тут же решил назвать ее Грешиней – от слова "грех". – Все-равно когда-нибудь согрешит, и на Гришку похоже».
В деревню поехали на дедовой тройке. Правил он, как заправский ямщик.
– Сколь за день-то ездить приходится… – объяснял дед. – То поля поглядеть, то лесное хозяйство проверить, то мельницу, то заводишко… Маета, словом! – довольно говорил он. – А вот андбар, где я зерно храню, когда по уезду скупаю… А затем купцам продаю, но уже за другие деньги…
Деревенька-то, вишь как разрослась? Почти триста душ на тебе таперь числится… И души все работящие и крепкие.
А вот и винокуренный заводишко. – Радостно зачмокал на лошадей староста. – Как ягоду соберем, вино гнать начну. Деньга пойде-е-ет!..
– То-то смотрю, более пятисот рублев прислать не в силах?! – улыбнулся Рубанов.
– Да на кой они вам при таком-то саквояже?..
А этот длинноволосый кто будет? – перевел разговор на безопасную тему староста.
– Архитектор.
– А на кой ляд нам этот анхитектор? Только деньги лишние платить. Я и без него все построю.
– Архитектор надобен для возведения церкви и нового барского дома.
– Да зачем нам церква… и домишко еще крепок! – начал было
Изот.
– Это чьи ж такие хоромы?! – прервал его Максим. – Губернатор, что ли, летний дом построил?
– Моя избенка! – скромно потупился староста, отводя взгляд от крепкого и просторного двухэтажного дома под блестящей жестяной крышей со здоровенным медным петухом на коньке. – А вона невдалеке – кабак! – попытался еще раз сменить тему.
– Не юли! Проверять книги не стану, но барин не должен жить хуже старосты! Или не так?
– Тах-то, тах-то! – понурил голову приунывший Михеевич.
– А теперь можно и кабак посмотреть.
Питейное заведение понравилось Рубанову больше всего.
«Как Шалфеев подчистую выйдет, поставлю его кабаком командовать, – подумал он, – ежели, конечно, Оболенский место не отобьет…»
После кабака посетили торговую лавку, стоявшую у дороги при въезде в деревню. Торговал в ней разбитной молодой парень. Увидев, что староста мигнул ему, он бодро подхватил отрез ткани и затараторил:
– Господа честные покупатели… В лавку просим! Есть у нас атласы и канифасы, всякие дамские припасы – чулки, платки, батисты. Продаем без обмеру, без обвесу, безо всякого обману.
Сдачи не даем и мелких денег не берем!
– Силен аршинник, – похвалил парня Рубанов и протянул полтину, чем испортил настроение старосте.
«Вона как деньгами сорит… Лучше бы мне дал!»
– А теперь просим в избу поужинать что бог послал, – пригласил он барина.
Хотя Максим и очень устал, однако отказать почел не удобным.
Прислуживали обе снохи. За время, что Максим их не видел, они стали ядреными сорокалетними бабами, с которыми и сейчас не грех было бы сходить в баню. Поймав себя на этой крамольной мысли, он даже покраснел.
Пока ужинали, Рубанов узнал, что ему принадлежат торговые лавки в уездном и даже губернском городах.
– Торговлишка идет бойко, – докладывал чуть опьяневший Изот.
– Людишки в Рубановке веселы, сыты и довольны, хотя в уездном городе нас считают бедными. И бог с ними… – ехидно произнес он. – Ан нет! У мужичков наших и хлебушко имеется в андбаре, и скот в зимнице стоит, и сани с телегами под навесом. Всего вдосталь у рубановских мужичков!.. Из-за этого и подати они исправно платят. Денежки-то в карманах водятся.
Лаптями и сбруей на ярманке не торгуют… Работать надо. А кто все ж надумает продать, так на то приказчик в лавке имеется. Продаст за малую мзду.
А в уездной газетенке господа про нас пишут, что скота в Рубановке мало, коль не торгуют, и промыслы пали.
Приехали бы, сукины дети, да поглядели…
А на кой наш мужик станет скот или телеги без нужды продавать?
В соседних деревнях – Чернавке там аль Ромашовке – как?..
Ихний староста за податями придет, а у крестьян денег нема.
В кармане - вошь на аркане, и та голодная…
«Так ступай, черт драный, да коровку продай!» – велит староста.
Ну, мужик, понятное дело, почешет в затылке – и в уездный город на базар. А господа отметят, что богатющий в Чернавке аль Ромашовке мужик пошел – скот продает от излишества.
Через некоторое время староста за оброком идет, а денег, мать иху растудыт, снова нет…
«Ну так ступай, в крестовину-железяку мать, телегу али сани продавай!» – велит он.
На базаре умнющие господа посчитали и в газетке тиснули, что промыслы в гору идут и всего у мужиков – страсть сколько, коли на продажу тащат… Тах-то вот!
Только жалко, помирать скоро… – пустил он слезу, – кто после управлять станет? Кабы не немец какой… – с опаской произнес он. – Все профукает.
– Немцев мне только и не хватало! – закусил водку осетровым балыком Максим.
После этих слов староста заметно повеселел.
– Сынка на смену готовлю, – будто так, между прочим, произнес он и озабоченно заглянул в глаза барину – одобрит ли? – Скоро к внучку, Кешке, уйду! – попытался разжалобить сердце Рубанова, и это ему удалось.
– Давай, дед, выпьем за храброго воина и твоего внука!
О делах говорить не хотелось. Было приятно сидеть вот так, по-простому, грустить об ушедших, думать о живых и радоваться, что завтра наступит полный неизведанного и приятного новый день.
– Ладно! Когда помрешь, тогда и поговорим… – обнадежил старосту Максим, и тот надолго задумался, как это будет выглядеть.
Прощались на высоком просторном крыльце, пахнущем сосновой смолкой. Провожать гостя дальше Изот был уже не в состоянии.
– Сынок домчит! – заплетающимся языком сообщил он и, когда разнеженный Максим с помощью Кешкиного отца устраивался в возке, произнес:
– С самой зимы, почитай, в своем именье генерал с дочкой живут! – махнул он рукой в сторону Волги.
Максим даже протрезвел:
– Ромашовы?
«Да кто же еще-то!» – подумал он.
– В отставку вышли его превосходительство! – раскачивался на крыльце староста.
Дома, утопая в мягкой перине и с удовольствием ощущая кожей прохладную чистоту льняного постельного белья, Максим наслаждался знакомым с детства хриплым боем часов, ночным скрипом половиц, вспоминал, как жутко от этого было в детстве, и даже хлопающая от ветра оторванная ставня не портила настроение, а наоборот, навевала приятные ностальгические чувства.
Не хватало одного, самого главного – родителей!..
Пуст был без них отчий дом…
Утром следующего дня Рубанов решил ехать на поклон к отцу с матерью и велел Агафону заложить тройку.
Прослышав про это, старая Лукерья стала слезно просить «внучка» взять ее с собой.
– Этого черта ить не допросишься – к дочке свозить! Ему бы, иродовой душе, лишь бы ничего не делать да нюхать свой табачище!
«Еще одну полезную привычку Агафон приобрел…» – с улыбкой отметил Рубанов.
– Ну, коли так, бабушка, то садитесь в коляску, – согласился он.
День выдался славный. Уже с утра солнце на совесть взялось за дело, Максиму было жарко в парадном колете, но он не решился расстегнуть его, а то вдруг отец осудит, подумает, что сын уставную форму одежды не соблюдает.
Поэтому, несмотря на припекающее солнце, он стоял перед двумя крестами, вытянувшись во фрунт, в наглухо застегнутом колете и прижимал к груди офицерскую шляпу.
