Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
На войне, оказывается, спокойнее было. Возможно поэтому прадед и не осилил дом…»
В конце месяца крепкий малый из ромашовской дворни привез Рубанову письмо от генерала, из которого следовало, что у его дочери завтра день ангела, и по сему случаю съедутся все ближайшие соседи: «А вы один из них…» – читал Максим, размышляя, ехать или нет.
«Поеду! – решил он. – А то неудобно получится. – Убрал в ящик стола послание, а сверху положил напоминающий о благоразумии пистолет, велев Агафону тотчас заложить тройку. – Слетаю в уездный городишко и куплю какой-нито подарок. – Сыпанул в карман горсть монет из саквояжа. – А завтра пораньше проснусь и нарву полевых цветов…»
Ранним утром его разбудил Агафон, притащивший отполированные ботфорты, и заплетающимся языком доложил, что чистил их всю ночь.
– Ну тогда ступай отдохни, – велел ему Максим, быстро одеваясь.
«Пора за цветами ехать».
Днем, отправляясь в Ромашовку, на весла посадил двух крестьян, оставив Агафона дома.
«А то с ним моряком станешь!.. – усмехнулся он. – Следует быть развязным до хамства, дабы она не имела на меня видов, ежели, конечно, оные имеются, – разрабатывал план действий. – Главное, не глядеть в ее глаза. И ежели сумею, вручу имениннице собственные ее письма, писанные Волынскому».
На ромашовском берегу его поджидала коляска с кучером, на которой и добрался до усадьбы.
Перед домом уже стояло несколько экипажей. Солидно выбравшись из коляски, он важно прошел в уважительно распахнутую толсторожим лакеем в бакенбардах дверь и не спеша поднялся по ступеням лестницы, где встречали гостей генерал с дочерью. Неподалеку от них стояли две молоденькие девицы.
Прежде поклонившись Владимиру Платоновичу, он повернулся к Мари – и со словами: – О радуйся, мой друг, прелестная Мария! Ты прелестей полна, любови и ума. С тобою грации, ты грация сама! – преподнес имениннице букет ромашек на длинных стеблях и цепочку с золотым сердечком с крупным бриллиантом посередине в сафьяновой коробочке, глядя при этом не на виновницу торжества, а на двух подруг.
От белой формы столичного гвардейца у барышень заблестели глаза. И на удивленный взгляд Мари ответил:
– Да Нарышкин все! Исхитрился вбить в мою голову вирши Батюшкова. – Поклонившись еще раз, прошел в зал, так как подошли с поздравлениями другие приглашенные.
У дивана лежали три красивые борзые, и мужская половина активно обсуждала их стати.
Женская половина с таким же жаром принялась обсуждать рубановскую стать.
– …Тот самый, – услышал он шепот, – хорош, хоша и веник подарил…
«Клуши провинциальные, – беззлобно ругнулся Максим. – А генерал сделался настоящим русским барином». – В свою очередь стал разглядывать собак. Они показались ему интереснее женщин.
Тоже, что ли, псину завести? Да ведь не успеет вырасти, как я уеду».
Подошедший в это время Ромашов представил его гостям, думая про себя, что наград у парня поболе, нежели у предводителя дворянства и уездного головы вместе взятых.
Мари к Рубанову не подошла.
«Наверное, все гостей встречает», – подумал Максим.
За столом его посадили неподалеку от именинницы рядом с лысым капитан-исправником, и тот завистливо принялся разглядывать рубановские ордена.
На груди доблестного защитника правопорядка, соперничая с лысиной, сверкала единственная медалька.
«Блестит, как начищенная розгами крестьянская задница! – подумал Максим то ли о медали, то ли о лысине. – Слава Богу, устриц не подают…» – развеселился он, поймав взгляды двух юных девиц.
Мари хмурилась, опустив глаза в тарелку.
– Господа! За именинницу! – поднявшись из-за стола, предложил тост Рубанов.
Его шумно и весело поддержали.
Неожиданно для себя Максим стал центром внимания. Гости с интересом расспрашивали его о баталиях, в которых он участвовал, и о Париже.
Правда, был еще молодой очкарик, умно рассуждавший о Гете, Байроне и Руссо, но у него не имелось даже вшивой медалюшки капитан-исправника, поэтому общество очкастая личность не интересовала, и Максим даже догадывался, что многие из присутствующих полагают, будто названные им фамилии принадлежат столичным генералам…
«Вот кого Мари надо при ее-то начитанности, – усмехнулся он, глянув на именинницу. – А я – что? Только руби-стреляй, – с гордостью подумал о себе. – Университетов не кончал, потому и не такой зануда, как этот очкастый умник».
Когда, несколько насытившись, гости стали откидываться на спинки стульев и ковыряться в зубах, на хорах заиграла музыка.
«Музыканты явно не столичные!» – подумал Рубанов, тоже откидываясь на спинку стула.
День выдался жаркий, вечерняя прохлада пока не наступила, поэтому пил он в весьма ограниченных количествах, чего не скажешь о местных помещиках. Даже генерал принял больше положенного и, взяв дочь за руку, решил открыть танцы.
Танцевать в такую жару гости были явно не расположены, но коли Владимир Платонович пожелали-c, медленно выползали из-за стола и вяло приглашали своих потных жен.
Максим вновь наткнулся на смешливые взгляды юных девиц. Они тут же сделали вид, что это случайность, прыснули в ладошку и стали о чем-то оживленно беседовать.
Наблюдавшая за этим безобразием именинница еще более насупилась.
Очкастый эрудит поднялся из-за стола одновременно с Рубановым и, бодро переставляя тонкие ноги в клетчатых панталонах со штрипками, направился к подругам.
С другой стороны к ним шел Максим.
У девицы, сидевшей со стороны «академика», настроение заметно испортилось, зато другая возликовала.
Максиму было абсолютно безразлично, с кем танцевать, но барышни придерживались другого мнения.
Не посмев отказать, понурившись, одна из них пошла с «ученым», зато другая, раскрасневшись лицом и счастливо улыбаясь, доверила свою руку гвардейскому ротмистру.
Музыканты изо всех сил пиликали на скрипках.
Танцевал Максим, как всегда, превосходно. А с умелым партнером даже дилетант выглядит мастером.
Словом, девица упоенно кружилась в танце, закрыв глаза и забыв обо всем на свете.
«Несомненно, эту минуту она станет помнить всю жизнь! – со скукой подумал Рубанов. – Черт-дьявол! Я становлюсь либо снобом, либо циником», – скептически подумал о себе, провожая улыбающуюся партнершу к ее месту.
«Профессор», победно поблескивая стеклами очков, вел грустную подругу.
Немного растрясшись, гости с новыми силами принялись за питье и еду.
Вечерело! Появились первые жертвы.
Двое лакеев унесли отдыхать капитан-исправника, а толсторожий в пушистых бакенбардах стоял за спиной предводителя дворянства, с минуты на минуту намереваясь подхватить и его.
«Ему бы вилы в руки – и словно дьявол грешника подстерегает», – улыбнулся Максим, поднимаясь, чтоб пригласить на танец подругу своей первой партнерши.
Он немного опьянел, и ему становилось весело.
Подошедший в эту минуту лакей с таинственным видом налил в фужер шампанское и протянул вместе с какой-то бумажкой.
У Максима хватило ума не прочесть ее тут же. Записка оказалась от Мари.
Выйдя в сад, якобы освежиться, он три раза внимательно прочел ее и уразумел, что его ждут в знакомой ему бывшей детской комнате и просят явиться тайно, по возможности без свидетелей, дабы не скомпрометировать даму.
«Черт-дьявол, как шпоры гремят», – осторожно ступал он по паркету, стараясь мягче ставить ногу.
Миновав зал, где на диване храпел капитан-исправник, Рубанов толкнул дверь и шагнул в комнату Мари. Окна здесь были плотно занавешены портьерами, и Максим даже несколько растерялся в полумраке помещения с тусклой свечой в дальнем углу, не зная куда идти и по привычке ожидая нападения собачонки.
Однако лая он не услышал, а почувствовал, как горячие пальцы взяли его за руку и подвели к небольшму дивану с деревянными подлокотниками.
Глаза его постепенно привыкли к темноте, и он ясно уже различал предметы и тонкую фигурку Мари.
«Больше дверь камнями не закладывает», – с грустью подумала она, усаживая Рубанова на диван. Взяв канделябр, подошла к тусклой свечке и зажгла от нее четыре новые свечи.
Не спеша села в кресло напротив Максима и замолчала, разглядывая его лицо.
– Гм-м! – откашлялся тот, не зная с чего начать разговор.
«А с какой стати я должен начинать? – подумал он. – Она меня пригласила, так пусть первая и говорит», – расслабился ротмистр, забрасывая ногу на ногу.
«Господи! Ну почему он так строг и серьезен? Ну почему не шутит, как прежде, – закусила губы Мари. – И к чему я его позвала?.. Ведь он стал совсем чужой!» – Глаза ее набухли слезами.
В этот момент Максим отвел взгляд от ромашек в высокой вазе, стоявшей на столе, и увидел подаренный медальон, висевший у нее на груди, а затем случайно встретился с ее полными слез и такими прекрасными глазами.
«Господи! Эта роса на зеленой траве…» – не понимая, как получилось, он уже стоял на коленях, прижимаясь лбом к ее ногам.
