Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
В Петрограде в этот день было неспокойно. Руководители рабочих организаций решили отметить Международный день работницы митингами, шествиями и забастовками. Поверх многотысячных толп колыхались алые полотнища транспарантов с требованиями: «Хлеба!» и «Долой войну!». Власти не придали уличным беспорядкам большого значения. Протопопов занес в дневник: «Не произошло ничего особенного». Беспокоить царя по пустякам не стали.
О происходящем в столице Николай II узнал только на следующий день из телеграммы императрицы Александры Федоровны. Спустя еще сутки от нее же пришло успокаивающее письмо: «Бесценное, любимое сокровище! Восемь градусов, легкий снежок – пока сплю хорошо, но несказанно тоскую по тебе, любовь моя. Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи… Это – хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы дома. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо себя вести… Забастовщикам прямо надо сказать, чтобы они не устраивали стачек, иначе будут посылать их на фронт или строго наказывать. Не надо стрельбы, нужно только поддерживать порядок и не пускать их переходить мосты, как они это делают».
Этот субботний день, 10 марта, царь провел, разрываясь между суетным и вечным. Он позволил себе встать позже обычного. Утренний доклад Алексеева был тревожным: снежные бури, бушевавшие несколько дней, занесли железнодорожные пути, поставив армии в критическое положение. Нужно было срочно разгрести снежные заносы, иначе через три-четыре дня в войсках мог разразиться настоящий голод. После обеда Николай заехал в Свято-Никольский монастырь, чтобы приложиться к иконе Божией Матери, потом, по обычаю, совершил пешую прогулку – по шоссе на Оршу. Вернувшись в город, он отстоял всенощную в кафедральном соборе Трех Святителей.
В рабочем кабинете его дожидались деловые бумаги, которым пришлось посвятить весь вечер. Среди прочего государь ознакомился с донесениями командующего войсками Петроградского военного округа генерала Сергея Семеновича Хабалова и дворцового коменданта генерала Владимира Николаевича Воейкова. С их слов выходило, что положение в столице намного хуже, чем следовало из описаний императрицы. Хулиганствующих «мальчишек и девчонок» считали уже под двести тысяч, они громили лавки и полицейские участки, избивали приставов и полицмейстеров. Войска пока что разгоняли бушующие толпы без применения оружия, хотя одиночные выстрелы с обеих сторон уже раздались.
Нерешительность городских властей показалась Николаю недопустимой, и он приказал генералу Хабалову «завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
Получив царскую телеграмму, Хабалов окончательно растерялся. «Она меня хватила обухом», – вспоминал он впоследствии. Этот «тыловой» генерал, проведший почти всю войну военным губернатором спокойного Урала, не мог взять в толк, как возможно «завтра же» разогнать по домам двести тысяч людей.
Поздно вечером на внеочередном заседании правительства трое министров выступили за подавление волнений вооруженной силой, хотя военный министр Беляев и сокрушался о том, какое «ужасное впечатление произведет на наших союзников, когда разойдется толпа и на Невском будут трупы»[171]. Под их давлением генерал Хабалов отдал приказ войскам Петроградского гарнизона при необходимости стрелять в восставших, но только после троекратного предупреждения.
Наутро 11 марта умиротворяющие звуки воскресного перезвона колоколов потонули в гуле мятежа. Войска применили оружие неохотно и лишь в нескольких местах города. Самое ужасное кровопролитие случилось на Знаменской площади, где в ходе разгона толпы было убито и ранено около 80 человек. Но эта бойня уже не могла повлиять на забастовщиков и демонстрантов, количество которых достигло 300 тысяч. В некоторых частях города полиция и солдаты встретили ожесточенное сопротивление. На улицах начали появляться баррикады. Масла в огонь подлил бунт 4-й роты запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка, солдаты которой открыли огонь по правительственным силам. Бунтовщиков быстро разоружили при помощи верных частей Преображенского полка, однако наказаны были только зачинщики (19 человек) и всего лишь арестом. На показательный расстрел по решению военно-полевого суда власти не решились.
Государственной власти в собственном смысле слова в Петрограде уже не было. Среди представителей высших административных и законодательных органов царило полное смятение. Председатель Думы Родзянко в личной беседе с Председателем Совета министров князем Николаем Дмитриевичем Голицыным убеждал его подать в отставку, чтобы очистить место для человека, облеченного «доверием народа». Министр внутренних дел Протопопов требовал схватить Родзянко, в то время как находившийся в Ставке генерал Дмитрий Николаевич Дубенский[172] полагал: «Первое, что надо сделать, – это убить Протопопова, он ничего не делает, шарлатан».
Генерал Хабалов, попытавшийся объявить о переводе Петрограда на осадное положение, столкнулся с открытым саботажем. Сначала он долго не мог найти типографию, которая согласилась бы отпечатать текст его приказа, а когда тысячный тираж листовок все-таки был готов, выяснилось, что его некому расклеить по городу: градоначальник Александр Павлович Балк доложил, что у него нет для этого ни людей, ни кистей, ни клея. Несколько листков, все-таки развешанных на решетке Александровского сада стараниями двух околоточных, были тут же сорваны демонстрантами.
В понедельник 12 марта вышла из повиновения последняя сила, удерживавшая Петроград от сползания в хаос, – армия. Войска Петроградского гарнизона были перенасыщены запасными гвардейскими батальонами, причем невероятно раздутого состава – от полутора тысяч до 12—15 тысяч человек. По сути, эти подразделения не были боевыми частями гвардии. Обучавшиеся в них молодые солдаты только готовились к переводу в полки, чьи названия носили их батальоны; многие не были даже приведены к присяге. Необстрелянное пополнение, не привыкшее к дисциплине и содержавшееся к тому же в отвратительных бытовых условиях, становилось легкой добычей революционной пропаганды.
Роковой выстрел, убивший Русскую Императорскую армию, прозвучал ранним утром 12 марта. Стрелял фельдфебель учебной команды запасного батальона Волынского полка Кирпичников, а оружие его было направлено не в сторону бунтовщиков, а в спину начальника команды штабс-капитана Лашкевича, который, не добившись от мятежных солдат подчинения своим приказам, попытался покинуть их сходку. После расправы с начальством взбунтовавшийся батальон присоединился к рабочим. Его примеру последовали другие части Петроградского гарнизона. Лейб-гвардии Литовский полк расстрелял своего командира, в лейб-гвардии Преображенском полку был убит командир батальона. К исходу следующего дня на сторону революции перешли 127 000 солдат. Генерал Хабалов мог положиться только на небольшой отряд георгиевского кавалера полковника Александра Павловича Кутепова, насчитывавший немногим более тысячи человек.
В тот же день
