Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Союзники прежде всего желали убедиться в способности русской армии продолжить войну. Генерал Гурко был с ними откровенен. В своей речи на открытии конференции он сообщил, что Россия с начала войны мобилизовала четырнадцать миллионов человек; из них потеряно убитыми и ранеными – два миллиона и столько же пленными. В настоящее время под ружьем в Действующей армии находятся семь с половиной миллионов и два с половиной – в резерве. Однако для крупномасштабного наступления войска не готовы, так как необходимо завершить формирование новых подразделений, обучить и снабдить их оружием и боеприпасами. А до тех пор русская армия может лишь сдерживать противника второстепенными операциями.
Собственные наблюдения союзников над состоянием дел в русской армии не противоречили этим заявлениям. Один из членов французской делегации – генерал Кастельно, герой многих битв, потерявший на войне трех своих сыновей, в частной беседе с Морисом Палеологом сказал следующее:
– Дух войск показался мне превосходным, люди сильны, хорошо тренированы, полны мужества, с прекрасными светлыми и кроткими глазами… Но высшее командование плохо организовано, вооружение совершенно недостаточное, служба транспорта желает многого. И что, может быть, еще важнее, так это слабость технического обучения. Недостаточно освободились от устаревших методов. Русская армия отстала больше, чем на год от наших западных армий, она отныне не способна провести наступление в большом масштабе…
Еще больше опасений союзникам внушало внутреннее состояние Российской империи. Бьюкенен информировал свое правительство: «Хотя император и большинство его подданных желают продолжения войны до конца, Россия, по моему мнению, не будет в состоянии встретить четвертую зимнюю кампанию, если настоящее положение сохранится; с другой стороны, Россия настолько богата естественными ресурсами, что не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы император вверил ведение дел действительно способным министрам. В нынешнем же положении будущее представляется книгой за семью печатями. Политическое и экономическое положение может нам сулить неприятные сюрпризы… Моя единственная надежда состоит в том, что она выстоит вопреки всему при условии, что мы будем оказывать помощь».
Французы проявили здесь наибольшую проницательность. Палеолог просил Думера передать президенту республики, что «в России назрел революционный кризис… С каждым днем русский народ все больше утрачивает интерес к войне, а анархистский дух распространяется во всех классах, даже в армии. Время больше не работает в России на нас – мы должны теперь предвидеть банкротство нашей союзницы и сделать из этого все необходимые выводы».
В официальных решениях конференции эти тревожные настроения, однако, никак не отразились. Представители союзного командования договорились начать общее наступление не позднее первых чисел мая. «Кампания 1917 года, – отмечалось в постановлении, – должна вестись с наивысшим напряжением и с применением всех наличных средств, дабы создать такое положение, при котором решающий успех был бы вне всякого сомнения». Союзные правительства также согласились помочь России боеприпасами и кредитами.
В середине февраля генерал Алексеев, еще не оправившись от болезни, вернулся в Ставку и принял дела у генерала Гурко. Под его руководством был составлен план кампании 1917 года, получивший одобрение государя. Предусматривалось провести серию наступательных операций на всех фронтах при ведущем значении Юго-Западного фронта, который должен был нанести главный удар. Помимо этого царь лично настоял на производстве в начале апреля десантной операции для овладения Стамбулом. Руководить ею было поручено командующему Черноморским флотом адмиралу Александру Васильевичу Колчаку.
После закрытия межсоюзнической конференции Николаю II больше нечего было делать в столице. Седьмого марта Верховный главнокомандующий выехал в Ставку.
IV
Когда-то, еще в начале войны, министр иностранных дел Сазонов твердо заявил, что «революция никогда не будет нашим оружием против Германии».
Немцы не были столь щепетильны в выборе средств политического воздействия на противника. Подрывная деятельность против Российской империи велась ими через международного авантюриста Александра Гельфанда, известного в кругах немецкой и русской социал-демократии под партийным псевдонимом Парвус[169]. Гельфанд считал, «что русские демократы смогут добиться своих целей только при полном уничтожении царизма и разделе России на более мелкие государства», а, стало быть, интересы русского революционного движения совпадают с интересами германского правительства. В 1915 году он предложил германскому министру иностранных дел фон Ягову системный план выведения России из войны и получил под это крупные суммы. Главная ставка делалась на разжигании рабочих беспорядков, особенно в Петрограде и черноморских портах – с расчетом на то, что они перерастут во всеобщую политическую забастовку, которая приведет к падению самодержавия, развалу Российской империи, а с нею и русской армии.
9 января 1916 года Гельфанду при помощи неких русских посредников, оставшихся неизвестными, удалось устроить в Петрограде массовую забастовку в память о «Кровавом воскресенье». Число демонстрантов, вышедших в этот день на улицы, по некоторым данным, достигало ста тысяч.
Следующая волна рабочих беспорядков прокатилась по столице в феврале, в связи с забастовкой на Путиловском заводе. И хотя эти волнения не переросли во всеобщую стачку, они стали своеобразной репетицией более грозных событий, разыгравшихся в Петрограде спустя ровно год.
С началом февраля 1917 года к властям вновь стали поступать доклады о забастовках. На Путиловском заводе вызванная полиция была встречена «градом железных обломков и шлака».
Председатель Думы Родзянко во время своей последней встречи с императором 23 февраля уже не сдерживал себя. «Я вас предупреждаю, – заявил он Николаю II, – я убежден, что не пройдет трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас, и вы уже не будете царствовать». «Ну, Бог даст», – ответил государь. «Бог ничего не даст, – дерзил Родзянко, – вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема».
Однако в последующие дни забастовки пошли на убыль, и накануне отъезда императора в Ставку министр внутренних дел Протопопов заверил его, что порядок в столице полностью восстановлен.
Утро 8 марта[170] Николай II встретил в Смоленске, в вагоне царского поезда. Снаружи было ветрено, но ясно. Несколько часов, остававшихся до Могилева, царь провел за чтением французской книги о завоевании Галлии Юлием Цезарем.
В Ставке государя встретил генерал Алексеев с обычным часовым докладом о положении дел на фронтах. Верховный главнокомандующий не был настроен на работу. По сути, он совершил побег из столицы с ее утомительным круговоротом политических интриг, ежедневных аудиенций и министерских запросов. «Мой мозг отдыхает здесь, – написал он жене вскоре по приезде в Могилев. – Здесь нет ни министров, ни беспокойных вопросов, заставляющих думать. Я считаю, что это мне полезно…». Достичь полного душевного покоя мешало только отсутствие сына, оставшегося в Царском Селе. «Пусто показалось в доме без
