Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Новой власти стали присягать воинские части. Толпы солдат, матросов, студентов, рабочих, государственных служащих низшего звена стекались к Таврическому дворцу – резиденции Думы. Здесь допоздна тянулся один нескончаемый митинг, торжествовали красные флаги и кумачовые транспаранты с намалеванной надписью: «Долой самодержавие!» В один из дней сюда пожаловал кузен Николая II, великий князь Кирилл Владимирович, с красным бантом на груди. Под восторженные овации собравшихся он привел к присяге Временному правительству вверенный ему Гвардейский экипаж. На верных царю государственных чиновников шли настоящие облавы. Их арестовывали и помещали в так называемом министерском павильоне Таврического дворца.
Между тем в Ставке в революцию все еще не верили, полагая, что в столице происходит «голодный бунт»[174]. Царь относился к поступающим донесениям и предостережениям с крайним «фатализмом», по выражению генерала Дубенского. Один только свитский адмирал Константин Дмитриевич Нилов твердил: «Все будем висеть на фонарях, у нас будет такая революция, какой еще нигде не было».
К вечеру 12 марта, после получения свежих известий из столицы, настроение Ставки резко изменилось. Слабого Хабалова решено было заменить более энергичным боевым генералом. На эту роль был выбран Николай Иудович Иванов, известный своими успехами в подавлении солдатских волнений во время смуты 1905-1907 годов. В Харбине он успокоил мятеж без единого выстрела, а в Кронштадте действовал жестко, не останавливаясь перед репрессиями. За обеденным столом у государя Иванов узнал о своем назначении в Петербург главнокомандующим с диктаторскими полномочиями «для водворения полного порядка в столице и ее окрестностях». В помощь ему были отряжены снятые с фронта боевые части, численностью около 50 000 штыков и сабель (на самом деле, когда Иванов спустя два дня приедет в Царское Село, выяснится, что он вооружен только своей длинной бородой, по словам современника, – направленные ему в подчинение полки взбунтовались).
Той же ночью с 12 на 13 марта Николай II и сам выехал в Царское Село в сопровождении немногочисленной охраны, чтобы лично руководить наведением порядка в столице. Одновременно Родзянко была послана телеграмма, в которой выражалось Высочайшее согласие на создание ответственного перед Думой министерства. «Я берег не самодержавную власть, а Россию, – так объяснил царь свое решение окружающим. – Я не убежден, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу». Затем он указал, что теперь считает необходимым согласиться на это требование Думы, так как волнения дошли до бунта, противодействовать которому он не в силах.
14 марта царский поезд прибыл на станцию Малая Вишера. До столицы оставалось каких-нибудь 200 верст, но выяснилось, что дальше ехать нельзя – подъезды к Петрограду перекрыты революционными войсками. Свита убедила царя ехать в Псков, в штаб Северного фронта, возглавляемый генералом Рузским.
Это была последняя ошибка. По прибытии в Псков выяснилось, что царский поезд фактически оказался в ловушке. Рузский открыто перешел на сторону новой власти. Войдя в вагон государя, он заявил обомлевшим от неожиданности свитским генералам, что «теперь надо сдаться на милость победителя» и соглашаться на полную конституцию, иначе анархия будет расти, и Россия погибнет. Затем он имел долгий разговор с государем, убеждая его в резкой форме, что ответственное министерство теперь уже не удовлетворяет Государственную Думу и Временное правительство, и что для спокойствия России, для удачного продолжения войны, государь должен передать престол наследнику при регентстве своего брата великого князя Михаила Александровича.
Николай II слушал его, не возражая, и в конце сказал: «Если я помеха счастью России и меня все стоящие ныне во главе ее общественных сил просят оставить трон и передать его сыну и брату своему, то я готов это сделать, готов даже не только царство, но и жизнь отдать за родину. Я думаю, в этом никто не сомневается из тех, кто меня знает».
Все дальнейшие переговоры происходили через Рузского, который побудил Алексеева запросить мнение высшего генералитета об отречении. Больше никто, даже государь, не мог пользоваться телеграфом и телефоном.
15 марта, во второй половине дня, Рузский снова пришел к царю, чтобы ознакомить его с телеграммами, полученными от главнокомандующих фронтов: Брусилова (Юго-Западный фронт), Эверта (Западный фронт), Сахарова (Румынский фронт), великого князя Николая Николаевича (Кавказский фронт) и командующего Балтийским флотом адмирала Адриана Ивановича Непенина. Командующий Черноморским флотом адмирал Колчак отмолчался. Вся остальная армейская верхушка, «рыдая» и «коленопреклоненно», единодушно призывала самодержца принести жертву «во имя родины и династии» и отречься, поскольку «иного выбора нет».
Выслушав Рузского, царь объявил о своем желании оставить престол и подписал телеграмму соответствующего содержания на имя генерала Алексеева: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России, я готов отречься от престола в пользу моего сына. Прошу всех служить ему верно и нелицемерно. Николай». Сделано это было затем, чтобы отречение не выглядело уступкой думской депутации, приезда которой ждали в ближайшие часы.
Известие об отречении молнией разнеслось по царскому поезду, вызвав общее смятение. Одних оно заставило в изумлении замереть, других, как, например, полковника Мордвинова, – «вскочить с места». Комендант Воейков попытался получить объяснения из уст самого государя. Николай, показав ему стопку телеграмм командующих фронтами, произнес только: «А что мне осталось делать – меня все предали, даже Николаша» (великий князь Николай Николаевич).
Члены царской свиты были поражены спокойствием Николая II. Казалось, что государь не разделяет боли и скорби своих верных слуг. Спустя полчаса после отречения он уже как ни в чем не бывало гулял между поездами, беседуя с дежурным флигель‑адъютантом герцогом Лейхтенбергским и весело поглядывая по сторонам. Отрекся, «как сдал эскадрон», недоумевал генерал Дубенский, наблюдавший из окна вагона эту сцену в сильнейшем волнении.
Такое странное поведение объясняется тем, что Николай плохо представлял себе последствия своего отречения. Своими видами на будущее он поделился с придворным хирургом Сергеем Петровичем Федоровым, который с удивлением услышал, что бывший самодержец надеется жить в России как частное лицо и воспитывать наследника. Федоров вынужден был заметить, что «Вашему величеству никогда не разрешат жить в России, как бывшему императору», а цесаревичу Алексею, скорее всего, придется остаться в семье великого князя Михаила Александровича. После этого разговора царь
