Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис
V
С этого времени люди стали по-другому относиться к Цезарю. Исаврик принял свое поражение со стоицизмом старого солдата, но Катул — который рассматривал понтификат как вершину своей деятельности — так и не смог полностью оправиться от удара. На следующий день он разоблачил своего противника в сенате.
— Теперь ты от нас не спрячешься, Цезарь! — кричал он с такой злобой, что на губах его выступила пена. — Теперь ты выложил свои карты, и всем ясно, что твоя цель — захват власти.
Цезарь только улыбнулся в ответ. Что касается Цицерона, то он оказался в двусмысленном положении. Хозяин был согласен с Катулом: честолюбие Цезаря, беспощадное и всеобъемлющее, в один прекрасный день могло стать угрозой для республики.
— Но, — размышлял он в моем присутствии, — когда я вижу, как тщательно уложены его волосы и как он почесывает голову одним пальцем, мне всегда кажется, что этот человек не может замышлять такое преступление, как ниспровержение римского государственного строя[48].
Считая, что Цезарь уже получил все желаемое, а остальное — должность претора, консула или военачальника — придет в свое время, Цицерон решил привлечь Цезаря к руководству сенатом. Например, консул подумал, что негоже главе государственной религии во время прений находиться среди второстепенных сенаторов и оттуда пытаться привлечь внимание консула. Поэтому он стал предоставлять слово Цезарю сразу после преторов. Однако такой примирительный подход принес моему хозяину новое поражение, которое вновь показало всю глубину коварства Цезаря. Вот как это случилось.
Вскоре после того, как Цезарь был избран — прошло не больше четырех дней, — сенат собрался на заседание. Цицерон сидел в своем кресле, как вдруг у входа раздался крик. Сквозь толпу зевак, собравшихся у дверей, прокладывал себе дорогу странный человек. Его волосы торчали в разные стороны и были покрыты слоем пыли. Он небрежно набросил на себя тогу с пурпурной полосой, которая, однако, не полностью скрывала военную одежду. Вместо пурпурной обуви на ногах у мужчины были солдатские калиги[49]. Так он шел по главному проходу; разговоры смолкли, и все уставились на прибывшего. Ликторы, которые находились рядом со мной, вышли вперед, чтобы защитить консула, но Метелл Целер закричал со скамьи преторов:
— Остановитесь! Разве вы не видите? Это мой брат!
И он бросился обнимать вошедшего. По залу прошел шум удивления, который быстро сменился беспокойством. Все знали, что младший брат Целера, Квинт Цецилий Метелл Непот, служил легатом у Помпея во время войны с Митридатом, и его неожиданное появление в таком виде — очевидно, он явился прямо с поля битвы — могло означать, что римские легионы потерпели сокрушительное поражение.
— Непот! — закричал Цицерон. — Что все это значит? Говори же!
Непот оторвался от брата. Он был высокомерен, очень гордился красотой своего лица и тела (многие говорили, что он предпочитает мужчин женщинам). И действительно, он никогда не был женат и не оставил наследников. Однако все это сплетни, которые я не хочу повторять. Он распрямил могучие плечи и повернулся лицом к собранию:
— Я прибыл прямо из лагеря Помпея Великого в Аравии! Я плыл на самых быстрых кораблях и скакал на самых быстрых лошадях, чтобы принести вам радостную весть! Тиран и величайший враг народа Рима, Митридат Евпатор, умер на шестьдесят восьмом году жизни! Война на Востоке выиграна!
Последовал период полной тишины, который обычно сопровождает подобные неожиданные новости, а затем зал взорвался рукоплесканиями. Четверть века Рим воевал с Митридатом. Некоторые говорили, что он уничтожил в Азии восемьдесят тысяч римлян, другие — что их было сто пятьдесят тысяч. Но какая бы цифра ни соответствовала действительности, Митридат был воплощением ужаса. Большинство с детства помнило, как матери пугали им детей, дабы заставить их хорошо себя вести. А теперь его не стало! И это заслуга Помпея! И не важно, что Митридат совершил самоубийство, а не погиб от руки римлянина, — старый тиран принял яд, но из-за того, что многие годы он, боясь быть отравленным, принимал противоядие, тот не убил его. Пришлось звать солдата, который и покончил с царем. Не важно, что, как считали самые сведущие наблюдатели, тот образ действий, который позволил поставить Митридата на колени, избрал Лукулл, все еще ждавший своего триумфа за городскими воротами. Важно было то, что Помпей стал героем дня, и Цицерон знал, что надо делать в этом случае. Как только рукоплескания стихли, он встал и предложил, чтобы в честь гения Помпея в Риме объявили пятидневные благодарственные молебствия богам. Это предложение встретили с горячим одобрением. Затем Цицерон дал слово Гибриде, который тоже пробормотал несколько восторженных слов, и позволил Целеру прославить подвиг своего брата, проплывшего и проскакавшего тысячи миль, чтобы доставить эту благую весть. Встал Цезарь; Цицерон предоставил ему слово, думая, что тот предложит вознести благодарственные жертвы богам.
— При всем уважении к нашему консулу должен спросить, не слишком ли мы скупы в изъявлении благодарности? — сказал Цезарь елейным голосом. — Я предлагаю добавку к предложению Цицерона. Срок молебствий должен быть увеличен в два раза, до десяти дней. Кроме того, сенат должен разрешить Гнею Помпею до конца жизни появляться в одеждах триумфатора во время игр, чтобы даже в дни отдыха римляне не забывали, чем обязаны ему.
Я почти услышал, как Цицерон скрипит зубами, напустив на лицо улыбку и ставя предложение на голосование. Он знал: Помпей отметит, что Цезарь оказался в два раза щедрее консула. Предложение одобрили единогласно, против был только молодой Марк Катон. Он заявил, что мы обращаемся с Помпеем как с царем, пресмыкаясь и заискивая перед ним, — основатели республики, видимо, уже перевернулись в своих гробах. Выступление Катона звучало явно издевательски, и двое сенаторов, которые были рядом с ним, попытались усадить его на место. Глядя на лица Катула и других патрициев, я понял, что ему удалось сильно задеть их самолюбие.
Из всех великих мужей прошлого, которые запечатлелись в моей памяти и являются
