Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
Хуже того, Думская оппозиция начала деятельность, направленную на прямую дискредитацию царской семьи. Полагая, что в борьбе с «проклятым самодержавием» все средства хороши, вожди «Прогрессивного блока» не гнушались самых циничных провокаций. Был пущен слух о том, что императрица Александра Федоровна (немка по происхождению) шпионит в пользу Германии. Милюков произнес в Думе скандальную речь о «внутренней измене», полную прозрачных намеков (позже, в эмиграции, он признается, что не располагал никакими фактами на этот счет). В то же время распространялись грязные слухи о личной жизни императорской четы.
Некоторые члены династии пытались предотвратить катастрофу, подтолкнув Николая II к уступкам «обществу». Великий князь Николай Михайлович в своем письме, прочтенном государю 1 ноября, предупреждал: «Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше, новых покушений». За столом у Бьюкенена русские аристократы вслух рассуждали о том, приведет ли грядущая революция к гибели императорской четы.
И это были не пустые слова. Осенью 1916 года в оппозиционных кругах созрел план государственного переворота с участием армии. Заговорщики намеревались задержать императорский поезд и принудить государя к отречению, не останавливаясь перед угрозой физического устранения. Тем временем войска Петроградского гарнизона должны были обеспечить захват власти в столице. Во главе заговора стоял член Государственного совета и председатель Центрального военно-промышленного комитета Александр Иванович Гучков. Его отношения с Николаем II носили характер личной вражды. Однако Гучков не был сторонником свержения монархии. Переворот должен был ограничиться передачей власти наследнику цесаревичу Алексею при опекунстве великого князя Михаила Александровича. Был намечен также состав нового кабинета – в основном из членов «Прогрессивного блока». Привести заговор в действие намечалось в середине марта 1917 года.
В офицерской среде заговорщики опирались главным образом на молодежь. Но определенную поддержку они встречали и со стороны старших офицеров. В той или иной степени сочувствие идеям Гучкова выказывали генералы Алексеев, Гурко, Рузский и другие высшие военные чины.
Внизу, в солдатской гуще, царили безотрадные настроения. Генерал Александр Сергеевич Лукомский, начальник 32-й пехотной дивизии, дравшейся в составе Юго-Западного фронта, свидетельствует: «Неудача операции лета 1916 года имела своим последствием не только то, что этим затягивалась вся кампания, но кровопролитные бои этого периода дурно отразились и на моральном состоянии войск». Генерал Н.Н. Головин выражается еще более определенно: «Эти потери были тем более чувствительны, чем слабее было сознание в необходимости их для России… В народных массах доверие к правительству и вера в союзников были окончательно подорваны». Того же взгляда придерживается полковник А.А. Свечин: «…Летняя операция 1916 г. является первым фактом, обусловившим разложение русской армии, проявившееся осенью и зимой этого года. Это разложение представляется крупным звеном цепи событий падения прежней государственности».
Вновь вступившая в свои права томительная позиционная война расшатывала наступательный дух и подтачивала дисциплину. «Тоска, ваше благородие! – описывал свои ощущения в окопах один солдат в беседе с военным врачом Войтоловским. – Под грудями болит, давит. Всего тебя жмет, простору нет. По телу словно бы вся эта передвижка идет. От головы до низу переливается, стискивает, ровно бой по телу идет». По донесениям военных цензоров в октябре 1916 года, настроение личного состава Действующей армии значительно понизилось, так как солдаты потеряли веру в победу. Почти половина солдатских писем было проникнуто угнетенным состоянием духа; больше всего жалоб относилось на счет продолжительности войны. Генерал Брусилов свидетельствует, что он получал от солдат большое количество анонимных писем: в одних его грозили убить, если мир не будет заключен, в других – обещали покончить с ним, если «изменница» императрица Александра Федоровна заключит мир с Германией.
Нижние чины шантажировали офицеров, угрожая в случае, если их поднимут в наступление, сдаться в плен: «Когда мы стали на позиции, батальонный передал наступать, и рота не хотела идти, передала батальонному, что если пойдем наступать, то все в плен пойдут, и так нас оставили» (из солдатского письма, 8-я армия, зима 1916—1917 годов). Даже на Кавказском фронте, по словам генерала Верховского, «потеря веры в командный состав стала общим явлением и выливается иногда в уродливые формы: так, корпуса и дивизии по сигналу атаки не выходят из окопов и отказываются атаковать. Это явление уже прямо угрожающее».
Количество дезертиров к началу 1917 года, по официальным данным Ставки, достигло 195 000 человек (в то время как председатель Государственной думы М.В. Родзянко, явно сгущая краски, насчитал их полтора миллиона). В одном Петроградском военном округе за неделю задерживали по 1 500 солдат, занятых, на языке официальных документов, «нелегальным шатанием в тылу без дела». Многие офицеры смотрели сквозь пальцы на побеги своих подчиненных. Так, на Румынском фронте от ротных командиров слышали такое мнение, что «умные повтикали, а дураки остались».
Положение усугублялось тем, что патриотическая пропаганда в войсках велась не на должном уровне. Никто особенно не старался разъяснить солдатам, за что они должны класть свои головы. «Сколько раз я спрашивал в окопах, из-за чего мы воюем, – вспоминает генерал Брусилов, – и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто же такие сербы – не знал почти никто, что такое славяне – было также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя… Солдат не только не знал, что такое Германия и тем более Австрия, но он понятия не имел о своей матушке России. Он знал свой уезд и, пожалуй, губернию, знал, что есть Петербург и Москва, и на этом заканчивалось его знакомство со своим Отечеством. Откуда же было взяться тут патриотизму, сознательной любви к великой родине?!»
«В толще армии и в глубинах народа широко всходила мысль, – вспоминал генерал Головин, – что будто бы война нам была ловко навязана союзниками, желавшими руками России ослабить Германию. Автору часто приходилось слышать начиная с зимы 1915/16 года циркулировавшую среди солдатской массы фразу: «Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата». Мысль о
