Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков
12 декабря Вильгельм II обнародовал германское мирное предложение (подписанное также всеми союзниками Германии). Это был манифест победителя. Германия желала удержать за собой плоды всех своих побед. В обмен на прекращение огня она требовала «исправления» всей границы с Россией, то есть присоединения Литвы, Курляндии и признания «независимой» (фактически вассальной от Германии) Польши; отторжения от Франции промышленной области в Лотарингии с городами Брие и Лонгви; передачи под германский протекторат бельгийского Льежа в качестве залога нейтрального статуса Бельгии; раздела Сербии между Австрией и Болгарией и т. д. Полный перечень территориальных и финансовых претензий Центральных держав занимал несколько страниц.
Ответ Антанты был предсказуем. Мирные предложения кайзера союзники расценили как военную хитрость, имевшую цель оттянуть неизбежный конец. 30 декабря руководство Германии было оповещено, что война будет продолжаться, пока ее виновники не понесут заслуженного наказания.
Потерпела неудачу и попытка посредничества президента США Вудро Вильсона. 18 декабря он обратился ко всем участникам войны с вопросом о том, на каких условиях они готовы помириться. Антанта ответила ему уже после того, как отвергла инициативу Вильгельма (10 января 1917 года). В списке требований союзников к Центральным державам были пункты о необходимости «освобождения итальянцев, славян, румын, чехословаков от чужого господства», изгнании турок из Европы, возмещении Германией всех военных убытков и т. д. В заключение Антанта объявляла Вильсону о своей твердой решимости вести войну вплоть до полной победы.
Между тем положение ключевых игроков Антанты на континенте было не из легких. Война на истощение больно отразилась на обеих противоборствующих сторонах. Жоффр перед уходом в отставку в декабре 1916 года заявил, что людских резервов Франции хватит еще только на одно крупное усилие.
Президент Пуанкаре еще 1 января 1916 года в своем дневнике отметил, что «дух солдат падает». В операции под Верденом были случаи серьезных нарушений дисциплины, отказа выполнить приказы. Командованию удалось перехватить письма солдат 258-го полка об их намерении сдаться в плен; имел место случай переговоров солдат 3-го полка с германскими солдатами.
Поддерживать дисциплину во французской армии приходилось драконовскими мерами. Учрежденные Жоффром «особые военные советы» – военно-полевые суды, состоявшие из трех человек (командир полка и два офицера), – выносили решение в кратчайшие сроки; в показаниях свидетелей они не нуждались. Всего французские военные суды до их отмены в 1917 году вынесли 140 000 решений, в том числе 2 400 смертных приговоров. И хотя большинству осужденных впоследствии сменили наказание на каторжные работы, 600 человек все-таки расстреляли[160]. Эти цифры не включают в себя показательные расстрелы, которые устраивали офицеры прямо на поле боя. По официальным данным, только с августа 1916 года по февраль 1917 года в армии был вынесен 101 смертный приговор. Из них только 66 были переданы на утверждение высшей инстанции, остальные же были приведены в исполнение в 24 часа после вынесения приговора.
Все больше опасений вызывал и тыл. К концу 1916 года Пуанкаре записал в дневнике: «Всюду среди парижского населения и в палатах заметно тревожное настроение. Число пораженцев беспрестанно растет. Начинаются забастовки. В воздухе носятся подозрительные миазмы» (запись от 6 ноября).
В России дела обстояли еще хуже. Эйфория от летних побед бесследно испарилась. Публицист Лев Александрович Тихомиров объяснял это, в частности, тем, что «победы над австрийцами не возбуждают… сознания нашей мощи. Если бы мы разбили немецкие армии, хотя бы с половинным успехом, – это, конечно, возбудило бы восторг, т. е. сознание нашей воскресшей мощи. Но бить австрийцев, бить турок – это ничего не значит. У нас страх и сознание бессилия существует только в отношении немцев. В головы народа проникло тяжкое мнение, что мы не способны разбить немцев. Это подавляющее чувство может быть уничтожено только победами над немцами. А нас угощают поражениями турок да австрийцев. Это недостаточно для поднятия духа страны».
Историк С. Ольденбург очень точно описал гнетущую атмосферу тех дней: «Успехи первой половины лета забывались быстро; фронт опять застыл на месте, а в то же время шли бои, более кровавые, чем в 1915 г… С западного фронта доходили вести о таких же тяжелых потерях, о таком же «топтании на месте». Казалось, что войне не будет конца… Никакая пропаганда не могла преодолеть этой усталости от войны; побороть ее – на известный срок – могла только железная дисциплина, только строгая цензура. Только царская власть, только твердая власть могла сдержать, затормозить эти явления распада… Россия была больна войной… Но русское общество, вместо того, чтобы осознать причины неудачи, прониклось убеждением, будто все дело – в недостатках власти».
Пораженческие настроения свили себе прочное гнездо даже в офицерской среде. Адъютант великого князя Михаила Александровича генерал Николай Александрович Врангель говорил в октябре французскому военному атташе: «Русский фронт обложен от одного конца до другого. Не рассчитывайте больше ни на какое наступление с нашей стороны. К тому же мы бессильны против немцев, мы их никогда не победим».
Генерал Александр Иванович Верховский, отражая общее мнение, обвинял армейское руководство в том, что шанс закончить войну в этом году упущен, а войска понесли «огромные, ни с чем не сообразные потери». На Совещании высшего командного состава в Ставке 29—30 декабря 1916 года было признано, что напрасные потери подрывают мобилизационные возможности Российской империи, и без того близкие к исчерпанию. К 1 ноября 1916 года численность личного состава запасных частей составила всего 1 830 000 человек – «совсем ничтожная цифра, с которой воевать трудно», по отзыву генерала Алексеева. Согласно докладу военного министра Шуваева, Россия располагала людским запасом меньшим, нежели Франция, – «имеющихся в распоряжении Военного министерства контингентов хватит для продолжения войны лишь в течение 6-9 месяцев». Для того, чтобы покрыть недостаток в живой силе, приходилось досрочно ставить под ружье призыв 1919 года[161].
Армия и тыл были охвачены унынием и раздражением, будущее рисовалось в мрачных тонах. Это было видно даже постороннему взгляду. Английский посол в Петрограде Бьюкенен писал: «Потери, понесенные Россией, столь колоссальны, что вся страна охвачена печалью. В недавних безуспешных атаках у Ковеля и в других местах принесено в жертву без всякой пользы так много жизней, что это дало новую пищу тому взгляду, что продолжение борьбы бесполезно и что Россия, в противоположность Великобритании, ничего не выиграет от продолжения войны».
Взаимное непонимание и недоверие власти и общества достигло своего апогея. В Думе «Прогрессивный блок»[162] встал почти в открытую оппозицию к правительству, выражая недовольство составом кабинета министров.
