Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей
Наконец они поселились в настоящей дыре, которой заправляла подслеповатая старуха; взглянув на Роджера из-за конторки, она сказала:
— У меня однажды была точно такая кошка!
«Святые небеса», — в ужасе подумала Альма, представив себе этого зверя.
— Вы же не проститутка, нет? — уточнила хозяйка на всякий случай.
На этот раз Альма промолвила «святые небеса» уже вслух. Она просто не удержалась. Ответ ее старую хозяйку, видимо, удовлетворил.
Взглянув в почерневшее зеркало в номере гостиницы, Альма удостоверилась, что выглядит немногим цивилизованнее Роджера. Ей нельзя было являться в Амстердам в таком виде. На ней было одно из платьев, которое сшила Ханнеке де Гроот перед отъездом Альмы из Филадельфии — единственное оставшееся, — и оно вконец истрепалось. Ее волосы совсем побелели и торчали во все стороны. С волосами ничего поделать было нельзя, но в последующие дни ей наскоро сшили несколько новых платьев. Они были не слишком роскошны (она заказала их по образу сшитых Ханнеке практичных моделей), но, по крайней мере, это были новые, чистые платья. Купила Альма и новые туфли. Сев в парке, она написала длинные письма Пруденс и Ханнеке, сообщив, что достигла берегов Голландии и намерена остаться здесь на неопределенный срок.
Расплатиться за покупки в Роттердаме было легко. У Альмы осталось еще немного золота, зашитого в подоле, но были и другие источники дохода. У компании Уиттакера по всей Голландии имелись партнеры, и Альма смогла получить кругленькую сумму наличными, просто войдя в одну из располагавшихся в порту контор, назвав свое имя и сославшись на Дика Янси. Во время своих странствий она убедилась, что имя Дика Янси, произнесенное почти в любом порту мира, действует как по волшебству, заставляя людей всячески ей содействовать.
Раздобыв средства и обзаведясь новым гардеробом, Альма с Роджером совершили приятное однодневное плавание на пароходе до амстердамского порта, и это был самый легкий отрезок всего их путешествия. По прибытии Альма оставила багаж в скромном отеле у пристани и наняла кучера (за дополнительную плату в двадцать стиверов тот согласился взять пассажиром и Роджера). Он отвез их в тихий квартал Плантаге и высадил прямо у ворот ботанического сада «Хортус».
Альма вышла под косые лучи вечернего солнца и встала у высокой кирпичной стены ботанического сада. Роджер притулился с ней рядом; у нее под мышкой был сверток из простой коричневой бумаги. У ворот стоял молодой человек в опрятной форме караульного; Альма подошла к нему и на хорошем голландском спросила, на месте ли сегодня директор. Молодой человек подтвердил, что директор на месте — тот не пропускал ни одного рабочего дня в году.
Альма улыбнулась. Ну разумеется, подумала она.
— А могу ли я с ним переговорить? — спросила она.
— Позвольте спросить ваше имя и род занятий? — спросил в свою очередь молодой караульный, смерив ее и Роджера оценивающим взглядом.
Его вопрос женщину не смутил — смутил его тон.
— Меня зовут Альма Уиттакер, и я изучаю мхи и трансмутацию видов, — отвечала она.
— И с какой стати наш директор захочет вас видеть? — спросил караульный.
Альма выпрямилась во весь свой внушительный рост и принялась пересказывать свою родословную — почти как таитянский раути:
— Моим отцом был Генри Уиттакер, которого некоторые люди в вашей стране называли Принцем Перу. Мой дед по отцу был Яблочным Магом и служил Его Величеству Георгу Третьему, королю Великобритании. Моим дедом по материнской линии был Дирк ван Девендер, знаток декоративного алоэ, занимавший пост директора этого сада в течение тридцати с лишним лет — пост, который он унаследовал от своего отца, а тот в свою очередь — от своего, и так далее и так далее до самого основания сего учреждения в тысяча шестьсот тридцать восьмом году. А вашего нынешнего директора, если я не ошибаюсь, зовут доктор Дис ван Девендер. Это мой дядя. Его старшую сестру звали Беатрикс ван Девендер. Она была моей матерью и знатоком садовой геометрии. Опять же, если не ошибаюсь, мать моя родилась в двух шагах от того места, где вы стоите, в частном доме за стеной ботанического сада «Хортус», где рождались все ван Девендеры с середины семнадцатого века.
Караульный смотрел на нее разинув рот.
И Альма проговорила:
— Если вы не в силах запомнить всю эту информацию, юноша, то просто скажите моему дядюшке Дису, что его племянница из Америки очень хотела бы с ним познакомиться.
Глава двадцать восьмая
Дис ван Девендер взирал на Альму из-за заваленного бумагами стола своего кабинета.
Альма позволила ему себя разглядеть. Ее дядя не произнес ни слова с тех пор, как несколькими минутами ранее ее пригласили в его комнаты, не предложил он ей и стул. Но это была не грубость, просто он был голландцем и потому проявлял осторожность. Он оценивал Альму. Роджер сидел у ее ног, как кособокая маленькая гиена. Дядя Дис и на него взглянул внимательно. Обычно Роджер не любил, чтобы на него смотрели. Обычно, когда незнакомые люди смотрели на Роджера, тот поворачивался к ним спиной, вешал голову и печально вздыхал. Но, встретив взгляд доктора ван Девендера, Роджер вдруг сделал престранную вещь: отошел от Альмы, просеменил под стол и улегся там, опустив подбородок на ноги дяди. Альма в жизни не видела ничего подобного. Она даже собиралась что-то сказать, но ее дядя, которого, кажется, ничуть не беспокоило то, что на его ботинки улеглась дворняга, заговорил первым.
— Je hoeft er niet uit als je moeder, — сказал он. — На мать ты не похожа.
— Я знаю, — ответила Альма по-голландски.
— Зато ты просто копия этого своего папаши, — заметил он.
Альма кивнула. По его тону было ясно, что это очко не в ее пользу — то, что она была вылитый Генри Уиттакер. Впрочем, это никогда не было очком в ее пользу.
Дис ван Девендер еще немного поизучал женщину. Она тоже его изучала. Его лицо взволновало ее не меньше. Альма не была похожа на Беатрикс Уиттакер, тогда как этот человек, безусловно, был ее копией. Сходство было совершенно невероятным. Это было лицо ее матери, только постаревшее, мужское, с бородой и в данный момент украшенное подозрительной миной. (Хотя если сказать по правде, подозрительная мина лишь усиливала сходство.)
— Что стало с моей сестрой? — спросил он. — Мы следили за взлетом твоего отца, разумеется, как и все европейские ботаники, но о Беатрикс с тех пор ничего не слышали.
А она ничего не слышала о вас, подумала Альма, но вслух не сказала. Она не винила амстердамских родственников Беатрикс за то, что — в каком году это было? — с 1792 года те ни разу не пытались с ней связаться. Она знала натуру ван Девендеров: те были упрямы. У них никогда бы ничего не вышло. Ее мать ни за что бы не уступила.
— Моя мать прожила жизнь в достатке, — отвечала Альма. — Она была довольна жизнью. Разбила замечательный классический сад, ставший предметом восхищения всех в Филадельфии. Помогала отцу в компании, занимающейся импортом растений и торговлей лекарствами, до самой своей смерти.
— И когда она умерла? — спросил дядя тоном, больше подходящим полицейскому следователю.
— В июле тысяча восемьсот двадцатого, — ответила Альма.
Услышав дату, дядя поморщился.
— Как давно, — проговорил он. — Она умерла совсем молодой.
— Смерть была внезапной, — соврала Альма. — Она не страдала.
Он снова взглянул на нее, потом отхлебнул кофе из чашки и откусил кусочек жареной гренки, взяв ее с тарелки. Она, видимо, прервала его вечернюю трапезу. Сама Альма отдала бы что угодно, чтобы отведать жареных гренок. Они выглядели восхитительно, а пахли еще лучше. Когда в последний раз она ела гренки с корицей? Наверное, когда Ханнеке их для нее жарила. Но дядя Дис не предложил ей кофе и уж тем более не поделился своими прекрасными, золотистыми, истекающими маслом гренками.
— Хотите, я расскажу вам что-нибудь о вашей сестре? — наконец спросила Альма. — Насколько я понимаю, вы храните лишь детские воспоминания о ней. Я могла бы многое вам рассказать, если хотите.
Он не ответил. Она попыталась представить его таким, каким его всегда описывала Ханнеке: милым десятилетним мальчиком, который рыдал, когда его сестра бежала в Америку. Ханнеке много раз рассказывала, как Дис цеплялся за юбки Беатрикс, пока его не пришлось оторвать силой. Еще Ханнеке вспоминала, как отчитала тогда своего маленького братца Беатрикс, велев ему никогда больше не показывать миру свои слезы. Но Альме было трудно все это представить. Теперь дядя казался очень старым и очень угрюмым.
Она сказала:
— Я выросла среди голландских тюльпанов — это были «потомки» тех луковиц, которые мать привезла в Филадельфию отсюда, из «Хортуса».
Дядя по-прежнему молчал. Роджер сладко зевнул, пошевелился и улегся еще ближе к ногам Диса.
